Иоанн III, собиратель земли Русской - [8]
Роль княгини Авдотьи Кирилловны Холмской была при соперницах в высшей степени трудной. Только ангельской доброте ее удавалось, хотя не всегда, мирить противниц, и то в редких случаях, несмотря на привязанность к ней обеих. Одно слово княгини Авдотьи Холмской заставляло баловня общего – своенравную Елену – сохранять почтительность к мачехе-свекрови. К несчастью, день, с которого начинается наш рассказ, был первым явлением драмы, где благодушная примирительница увидела вполне свое бессилие помочь горю.
В темном переходе, разделявшем теремное царство на две области, были две двери, одна насупротив другой. Одна вела на детскую половину, другая – в покой Елены. Тут надо было княгиням остановиться и проститься. Софья первая встала у дверей и ждала почтительного слова невестки, но Елена, остановившись у своих дверей, казалось, ожидала, чтобы начала мачеха. Изумленная этим вызовом на объяснение, Софья вспылила не к месту.
– Дочь моя! – сказала она с гордостью. – Не любо мне напоминать тебе твою обязанность…
– Да и не трудись. Я сама ее знаю…
– Этого я не замечаю…
– Да и не просят! Я настолько выросла, что нянек, кажется, не требуется. Уж свой дядька есть…
– Только плохо жену в руках держит.
– В руках не держат того, кого любят. Ваня знает, что у Алены нет греческой хитрости…
– Зато волошское невежество, что гораздо хуже…
– Не всякой же быть греческой кралей! Лисьего норова перенимать не к лицу мне и не стану; не буду заводить соборов и не умею прельщать души лестью лукавой.
– Куда тебе!
– Чем богата, тем и рада! – поддразнивая свекровь, ответила Елена, прибавив: – Да мы на этом еще не кончим… Ужо кое-кому можем порассказать… кое про что!
– Плюю я на твои россказни бессовестные да на ложь… злобную…
– Господи! – всплеснув руками, вступилась княгиня Холмская. – Ну что из этого выйдет?.. До государя дойдет!..
– Да… Он все узнает… – прервала Елена.
– Нам правды нечего бояться! – с живостью откликнулся Вася Холмский.
Его выходка, как неожиданный поток воды, залил начавшийся пожар. Обе княгини опомнились и поняли свои ошибки. Не сказав слова, каждая бросилась в свою дверь; в переходе остались только посланные государевы с приветом к великой княжне и княгине Холмской.
– Ну, притча! – сказал Русалка, обращаясь к боярину Василию Феодоровичу Образцу. – Промолчать нам нельзя, а дело неладно. Государь шутить не любит. А государь без Патрикеева, Ряполовского и без нас, своих бояр, домашней смуты судить не станет. А у одних из нашей братьи лисьи шубы, лисьи умы и речи… Как думаешь, боярин?..
– Чего тут думать? – ответил с неохотой Образец хитрому ворогу своему. – Стояли мы твердо перед лицом смерти – не пятились. И теперь – тоже… Ложью нашей службы не запятнаем.
– Все то правда, боярин! Да час не ровен.
– Да если вам, бояре, не любо смутить государево сердце тяжкою правдой, повелите мне, своему холопу, – отозвался Никитин, – я такой же свидетель; я человек двору чужой и крамолам дворским не причастен.
– Незнамы, как тебя зовут, купчина! Видно только, что ты муж разумный и ученый и душою непорочен, – ответил благодушный Образец.
– Нет у нас крамол-от, – отозвался Русалка, – да и ладу нету между себя… Так, зацепки да перетрухи старого, какие ни на есть. Да за нами, слышь, коли правду молвить, и заслуг-то нет; по десятку побед за каждым, так это случайное вено, Божий дар, с его святой воли удача.
– Вот князь Данило Холмский, тот другого поля ягода, – ответил Образец. – У того и разум и меч одинаково остры.
– В чести да в знати опять есть: Руно московский, богатырь и палатный ум; примерно князья Оболенские: Стрига да Нагой – посольское дело и ратное поле у них в мошне, – перебивая Образца, заметил Русалка. Образец взглянул на выскочку и продолжал: – За ними князья Шуйский, Беззубцев, Пестрой Звенец. А мы, друг сердечный, одно слово: Образец мы только. И не княжьего рода. Да у всех тот, вишь, недостаток, что у нас честность не пенязь какой разменный, язык не о двух остриях, мы стоим и ходим по правде, – смиренно закончил обиженный герой, давая знак глазами Афоне, чтобы он остерегался Русалки, ничего не замечавшего. Верный себе, Русалка между тем вкрадчиво стал чернить свою партию, без сомнения ожидая, что выскажется Образец и брякнет непригожее слово.
– Что, к примеру, сказать, – начал хитрец, скорчив вполне откровенное и искреннее лицо. – Что нам такие люди, как Патрикеев, государев сродник, первый боярин, да какая-нибудь Ощера аль Мамон, грязь золоченая, на словах загоняет… Боевого слугу государева, – и сам с злой улыбкой подмигнул Никитину на Образца. – Да что тут толковать. Пойдем свое дело исправим, а про сегодняшний случай, чай, прежде нас до государя уж дойдет. Наушников немало, видишь, про собор-то уж художница сведала.
– И как не сведать, когда на соборах вся греческая сволочь бывает…
– Пойдем, пойдем! Никто, как Бог, авось все это пустельгой рассыплется… – заключил Русалка и бережно отворил двери.
Посольство вошло в передний покой, в котором на полавошнике[10] сидел наклонившись старый истопник, богато одетый…
– Поди, – сказал ему Образец, – и доложи…
– Да ступайте без доклада, – отвечал старик, не поднимая головы и не смотря на вошедших. – Кому нельзя, тот и сам в терем не пойдет…
На первую половину XIX века приходился расцвет русской исторической прозы, и в центре внимания сочинителей оказалась эпоха Петра I. В настоящем сборнике собраны произведения, воскрешающие величественный облик преобразователя России и наиболее увлекательные сюжеты отечественной истории начала XVIII века. Все эти сочинения пользовались большим успехом у современников и до сих пор сохранили свое художественное и познавательное значение. Составление и подготовка текста А. Рогинского.
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.
Теодор Мундт (1808–1861) — немецкий писатель, критик, автор исследований по эстетике и теории литературы; муж писательницы Луизы Мюльбах. Получил образование в Берлинском университете. Позже был профессором истории литературы в Бреславле и Берлине. Участник литературного движения «Молодая Германия». Книга «Мадонна. Беседы со святой», написанная им в 1835 г. под влиянием идей сен-симонистов об «эмансипации плоти», подвергалась цензурным преследованиям. В конце 1830-х — начале 1840-х гг. Мундт капитулирует в своих воззрениях и примиряется с правительством.
Павел Петрович Свиньин (1788–1839) был одним из самых разносторонних представителей своего времени: писатель, историк, художник, редактор и издатель журнала «Отечественные записки». Находясь на дипломатической работе, он побывал во многих странах мира, немало поездил и по России. Свиньин избрал уникальную роль художника-писателя: местности, где он путешествовал, описывал не только пером, но и зарисовывал, называя свои поездки «живописными путешествиями». Этнографические очерки Свиньина вышли после его смерти, под заглавием «Картины России и быт разноплеменных ее народов».
Во времена Ивана Грозного над Россией нависла гибельная опасность татарского вторжения. Крымский хан долго готовил большое нашествие, собирая союзников по всей Великой Степи. Русским полкам предстояло выйти навстречу врагу и встать насмерть, как во времена битвы на поле Куликовом.
Поздней осенью 1263 года князь Александр возвращается из поездки в Орду. На полпути к дому он чувствует странное недомогание, которое понемногу растёт. Александр начинает понимать, что, возможно, отравлен. Двое его верных друзей – старший дружинник Сава и крещённый в православную веру немецкий рыцарь Эрих – решают немедленно ехать в ставку ордынского хана Менгу-Тимура, чтобы выяснить, чем могли отравить Александра и есть ли противоядие.