Иные песни - [162]

— Ты не поверишь, но, может, оно и к лучшему.

— Ну и хорошо! Странноприемный Дом Селинуса лежит в развалинах, я проживаю у приятеля, под северными резервуарами. А ты где…

— Во дворце наместника.

— О! Ну да. — Остановившись возле рухнувшего портика Библиотеки, он поднял руку Аурелии к губам. Зазвенели браслеты. Прижимая губы к жаркому запястью, он не спускал взгляда с глаз лунянки. — Ого, как быстро бьется у тебя сердце.

— Не льсти себе, наша кровь всегда кружит быстрее.

— Она будет кружить еще быстрее.

Теперь улыбались уже оба. Чем легче тон, чем более шутливыми становились слова, тем больше правды в улыбке и морфе тела. Теперь решающими становятся короткие мигания, полувздохи, шелест шелка и солнечные лучи, дрожащие на выпуклости ее груди.

— Он не станет ревновать? — шепнул вавилонянин.

— Кто?

— Стратегос.

— Может быть.

— Мне нравится, когда имеются ревнивцы.

— Знаешь что, будет лучше, если сначала ты умоешься.

— Разве что…

Они выскочили из-за развалин, запыхавшись: двое мужчин одинаковой, солдатской морфы, одинаково закопченные, даже в одинаковой степени рваных и загрязненных джибах.

— Ты звал нас, эстлос?

Форма лопнула, словно мыльный пузырь, Кыкур и Аурелия отступили друг от друга, погасили улыбки; Ашамадер отпустил руку лунянки, повернулся к мужчинам.

— Куда вы пропали? — рявкнул он.

— Завалился потолок в…

— Неважно. Возвращаемся в Шигеду. О Мардук, как вы выглядите!

— Эстлос, ты и сам…

Кыкур выругал его взглядом.

— Сейчас трудно поверить, — обратился он к Аурелии, — но еще недавно они служили в Серой Гвардии Семипалого. Они приехали, чтобы лечить приятеля у пергамонских текнитесов. Те многим должны Ашамадерам.

Аурелия постучала пыриктой по свалившейся колонне.

— Но вначале я должна поговорить со стратегосом. Прости, эстлос.

Кыкур глянул из-за кучи мусора на двор Библиотеки и махнул Аурелии. Мужчины поспешили за ним.

Стратегос Бербелек о чем-то спорил с Метоном Меситой. Двое хоррорных сжимали в объятиях связанные веревками толстые пачки книг. Увидав Аурелию и эстлоса Ашамадера, Метон указал их стратегосу.

Бербелек отдал хоррорным краткий приказ и подошел к Аурелии. Та вернула ему пырикту. Бербелек перевел взгляд от лунянки к вавилонянину и обратно. Поднял бровь. Неужто Форма была столь очевидная? Аурелия неуверенно усмехнулась и хлопнула ладонью по бедру.

Кыкур открыл было рот, но, увидав взгляд стратегоса, не сказал и слова. Бербелек стукнул рыктой по голенищу мягкого сапога и ушел. При этом он еще глянул через плечо на запачканных людей Ашамадера: раз, другой и третий.

Кыкур с шумом втянул в себя воздух, затем театральным жестом оттер пот со лба, размазывая при этом по лицу серый пепел.

— Ну, раз это пережили, теперь нам может только везти. Разреши, эстле? — После чего обратился к Урчу и Забахаю. — Но если наших кляч украли, головы вам оторву. В свою очередь, вы обязаны мне рассказать, откуда это наш непреодолимый виктор знает таких гуляк, как вы.

Те, смешавшись, глянули друг на друга.

— Мы никогда его раньше не видели, эстлос. Ведь мы никогда бы такого не забыли.

* * *

— Гиакинтос, вьюнош с множеством достоинств и необычной красоты, известен был своими добродетелями во всем Лакадемоне. Горячие чувства он пробуждал как у смертных, так и у бессмертных; не устоял перед его чарами и сам Аполлон. Дружба и любовь между смертным и богом, даже если она и настоящая, никогда не безопасна для смертного. Случилось так, что Гиакинтос с Аполлоном соревновались один перед другим умением в метании диска. Гиакинтос бросил его высоко и далеко, но бог — еще дальше. Юноша, как можно скорее желая повторить попытку и испонировать любовнику, побежал к месту падения диска. Тот же, упав, отбился от земли под таким углом, что ударил Гиакинтоса в висок. Красавец упал с разбитой головой. Брызнувшая из раны кровь оросила лепестки растущих на том месте цветов; керос прогнулся под бременем отчаяния бога, и пятна кровавого багреца постоянно слились с морфой этих растений. Погляди. Потому мы их так и называем.

— Красиво.

— Возьми. Только не сожги случаем.

— Спасибо.

— По другой версии легенды, это ревнующий к Гиакинтосу Зефир неожиданным дуновением ветра вызвал фатальное изменение полета диска. Ммм, а знаешь, зачем я это тебе рассказал?

— Ах, догадываюсь. Все ему говорят об этом, Янна громче всех: еще ни одному смертному не удавалось уйти добром, заигрывая с Силами; так что пусть не совершает самоубийства ради планов Госпожи, и так далее, и так далее. Ты следующий, Кыкур?

— Нет, нет, я беспокоюсь о тебе, а не о стратегосе Бербелеке, какое мне дело до него. Ты говоришь, будто он тебя любит, будто уважает тебя, будто ты подружилась с его дочкой. Возможно. Я верю, будто бы так оно и есть. Но в самом конце — в самом конце они нас поэтически оплакивают, но это наша кровь впитывается в землю.

— Я рытер!

— Знаю, ты это вечно повторяешь, словно сама боишься забыть. Но, ведь прежде всего, ты являешься Аурелией; если бы только ты обладала волей, то вырвалась бы из этой Формы и…

— Прочь!

Аристократ отскочил; эти языки пламени жгли по-настоящему, у него затлели рукава рубашки, еще даже и не застегнутой.