Интрига - [12]

— А вот это вы тоже никогда не видели? — Отступив на шаг, я показал листок, взятый у Вали, и не без злорадства увидел самый настоящий испуг в глазах секретарши. На это я и рассчитывал. Она-то считала, что порвала листок, а он — вот он, напечатанный на ее бумаге и на ее машинке.

— Провокация! — взвизгнула она.

Ну вот, теперь у меня был полный набор ярлыков, но я не расстраивался. На меня ей их наклеить не удастся, ведь я же не здесь работаю. И потому я удовлетворенно наблюдал, как переливаются краски на ее лице, словно цвета побежалости на разогретой железной болванке.

— Я не собираюсь никуда жаловаться. Скажите, что вы хотели пошутить с этой запиской, и дело замнется…

— Клеветник! — снова выкрикнула она. — Развратник!..

— Выходит, дело нешуточное. Но зачем все это? Какая вам-то корысть от того, поженятся наши дети или не поженятся?

— Зато вам сплошная корысть. — Она уже приходила в себя, к ней возвращалась способность говорить нормальным человеческим языком, а не только восклицаниями. — Удобно устраиваетесь.

— Вы о чем?

— Все о том же. Сами кругом в дерьме, а к другим принюхиваетесь?..

Она прямо так, почти спокойно, произнесла эти слова, оглушив базарной терминологией. И я замолк, не зная, что сказать. Было неловко разговаривать с женщиной в таком же тоне, а другие слова все казались сейчас убогими, неубедительными. А она все говорила и говорила, выкрикивала обидное, оскорбительное, и все повышала голос, явно рассчитывая на то, что кто-то услышит из коридора, заглянет, будет свидетелем моего "хамского разговора с женщиной". Так уж принято считать: если женщина хамит, а мужчина при этом присутствует, то, само собой разумеется, он и виноват.

Я понял, что разговора, за которым пришел сюда, сейчас не получится, и потому повернулся и пошел к выходу, преследуемый гневно-грубыми тирадами. Когда закрыл дверь, вздохнул облегченно и понял, что бежал. Позорно бежал с поля брани, воодушевив Зою Марковну видимостью победы.

Мне не хотелось растерянным и беспомощным показываться Вале, и я прямиком направился к выходу из института. Уже из дома позвонил ей, сказал, что переговоры с Зоей Марковной ни к чему не привели, но подробности я расскажу позднее, когда высплюсь. Мне и в самом деле ничего больше не хотелось в этот момент, только спать. Сказывались бессонные ночи, жара, усталость…

6

Выспаться мне снова не дал телефонный звонок. Я унес телефон на кухню, чтобы не мешал, но он звонил так долго и настойчиво, что в конце концов разбудил меня. Я прошел в кухню, взял трубку и услышал взволнованный крикливый женский голос:

— Приезжай, скорее приезжай, скажи сам, как все было. Это неправда, это чудовищная неправда!..

— Кто это? — спросил я хриплым со сна голосом.

— Ты меня не узнаешь?

И тут я узнал — Аня. И удивился ее требованию. Это только в кино люди ездят куда и когда хотят. А в жизни не так-то просто взять и поехать в Ялту. Хотел сказать Ане, что мне завтра на работу, что снова отпроситься вряд ли удастся, но она, словно догадавшись о моих мыслях, выкрикнула нервно, почти истерично:

— Да здесь я, здесь, в Москве!..

— В Москве? Как ты тут оказалась?

— Только что прилетела… — Она заплакала. — Не спрашивай ни о чем, приезжай. Ты должен сам все рассказать…

Трубка зачастила гудками, и я, положив ее, растерянно огляделся. Голова была еще тяжелой. Дома на улице розовели в вечернем солнце. В раскинутую форточку тянул горячий ветер…

Когда я подходил к дому, где жили Колобковы, из-за угла вынеслась белая машина, едва не сбив меня. Я отскочил в сторону, упал, уронив урну, больно ударился о нее боком. Из урны почему-то полилось молоко. Это было так неожиданно, что я первым делом заглянул внутрь и увидел два рваных пакета. Лишь после этого посмотрел вслед машине. Не для того, чтобы запомнить номер, хотя в моем положении это было бы самым естественным. Просто мне не пришла в голову эта мысль, что нужно запомнить номер машины, едва не сбившей меня. Номера я уже не разглядел, зато ясно увидел красный крест на заднем стекле: это была машина "Скорой помощи".

У подъезда стояли несколько пожилых женщин, о чем-то оживленно беседовали. На меня они посмотрели с интересом, словно моя персона могла как-то оживить их беседу.

Лифт не работал. Я поднялся на пятый этаж и остановился в изумлении: обитая черным дерматином дверь квартиры Колобковых была открыта. Заглянул внутрь и, никого не увидев, позвонил. На звонок никто не вышел: и я позвонил снова. Затем вошел в прихожую, прислушался. И показалось мне, что там, в глубине квартиры, кто-то плачет. Прихожая выглядела как-то иначе, чем в тот раз, когда я впервые приходил сюда. Заглядывать в комнаты я не решался и стоял, стараясь понять, что же, собственно, изменилось. И вдруг понял: беспорядок. Именно беспорядок отличал ее от той, убранной, ухоженной, аккуратной, какой она была несколько дней назад. В углу, прямо на полу, валялся плащ, туфли стояли посередине пола носками в разные стороны, а на вешалке висела полосатая пижама.

— Есть кто-нибудь?

Снова никакого ответа.

Тогда я пошел по узкому длинному коридору мимо распахнутых настежь дверей. Беспорядок был повсюду, словно хозяева только что уехали, собравшись в спешке.