Интимные места Фортуны - [56]

— Похоже, невзлюбил он нас, — довольным тоном проворчал Шэм.

— Ну и пошла в жопу эта любовь, — стоически резюмировал Мартлоу.

— Да все в порядке, — сказал Берн. — Нормальный он парень, просто нас не знает, а кто-то наплел ему, что за нами нужен глаз да глаз. Лучше вспомните, что он говорил о полковом штаб-сержанте. Я, пожалуй, крайний раз говорил с полковым в Боме, если не считать «доброе утро, сэр», когда он мимо проходит. А сержант придет в норму через пару дней, увидите. Вот с кем проблемы будут, так это с мистером Рийсом. Хороший парень, но с бодуна такое несет! Они с мистером Пардью кореша, и, знаешь ли, как бухать, так забухают вместе. Когда в канцелярии тащился, я не раз видел: как мистер Рийс доебется до связистов, так мистер Пардью сразу устраивает мозгоебку снайперам. А все-таки здорово, что мы затарили три четверти бутылки классного скотча.

— Прибережем до тех пор, пока не выпадет случай организовать пьянку. То, что я тебе в котелок перелил, освоим на полдник с чаем и еще по граммульке завтра с утренним чаем, короче, растянем на три-четыре дня. А может, и в кабачке чего-нибудь перехватим. Смотри не вырони бутылку из шинели. Заверни в носок, а сверху оберни полотенцем.

— Ну, ништяк, если он будет шинель доставать каждый раз, как ему понадобится полотенце! — подбросил мысль Мартлоу. — Хватит и носка.

Берн оказался прав насчет капрала. Пару дней он наблюдал за ними с некоторым подозрением, а потом стал относиться лучше. Им пришлось начинать с азов: азбука Морзе, сигналы флажками, получение подтверждений, практика работы на ключе. Мартлоу, который все схватывал на лету, был лучшим учеником, а Берн оказался худшим из всех троих, поскольку Шэм обладал способностью очень хорошо применять на практике свои способности. Мэдли, один из связистов, обычно дежуривший по канцелярии, скорешился с Берном, хотя и виделись они лишь мельком. Возможно, именно он и посодействовал изменению отношения к ним со стороны капрала Хэмли. А сами они полюбили свою новую работу, да и ребята вокруг оказались парнями что надо.

В первый же день в девять утра батальон был построен на главной улице Рекленгана, и майор Шедуэлл провел короткий строевой смотр. Это вообще был исключительный случай, но особенно поражало то, как поменялось отношение к нему со стороны солдат. Когда он обходил строй, было очевидно, что он им не просто нравится, он стал для них своим, стал одним из них. Им наплевать было на его манеру обращения, довольно грубую и бесцеремонную. Главное состояло в том, что перед ними был человек, которого отправляют на родину, на курсы старших офицеров, и который потом вернется и продолжит командовать ими. Это не означало, что он стал популярен среди них, как были популярны некоторые другие офицеры, они и без того чувствовали к нему расположение, но теперь к этому прибавились признание и уважение.

Можно было бы подумать, что такое отношение к майору Шедуэллу вызовет антипатию к новому командиру полка, прибывшему и вступившему в должность тем же вечером. Но наутро, когда полковник Бардон проводил строевой смотр и двигался вдоль строя, они оценили его сдержанность, деловитость и твердую уверенность в себе. Они поняли, что жизненный опыт подсказывает ему: пока он изучает этих молчаливых суровых бойцов, они, в свою очередь, рассматривают его и видят насквозь. Он, как и майор Шедуэлл, был чисто выбрит, невысок, но ладно скроен, серо-голубые глаза смотрели внимательно и оценивающе, как бы задаваясь вопросом, какими людьми ему придется командовать. Но ответ в его глазах прочесть было невозможно.

Не было в его поведении ни показного благодушия, ни чванливого высокомерия, на которые за последнее время они вдосталь насмотрелись и на которые им было глубоко плевать. У Берна всегда было ощущение, что его собственное восприятие совпадает с восприятием людей, стоящих с ним в одном строю. Когда стоишь по стойке смирно, неподвижен, плечи развернуты, взгляд устремлен строго вперед и только слышишь шаги приближающегося к тебе командира, кажется, что улавливаешь подлинную сущность предмета еще до того, как он попал в поле твоего зрения. И вот, наконец, проявляется лицо, сначала смутное и неопределенное, затем принимающее резкие очертания, холодное и незнакомое и при этом внимательно тебя изучающее. А уже спустя мгновение оно отдаляется, вновь расплываясь, и исчезает, и в это мгновение ты отчетливо чувствуешь, как воздух втягивается сквозь ноздри и заполняет грудь. Затем выдох и снова вдох. А лучше вообще не дышать, задержать дыхание, как задерживаешь для прицеливания, или, наоборот, недовольно фыркнуть, как делает лошадь или собака, почувствовав опасность. Что-то похожее испытывал и Берн, впервые встретившись с пронзительным взглядом полковника Бардона. Наконец тот прошел мимо, словно прокатилась неумолимая волна, и напряжение спало, и тогда стоявший рядом Мэдли, не разжимая губ, на одном выдохе прошептал:

— Бля буду, вот настоящий солдат!

В конечном итоге это и было самым важным для них. А поскольку их служебные взаимоотношения подразумевали определенные обязательства и с его стороны, мнение солдат о своем командире для последнего значило даже больше, чем можно было бы предположить. Если он будет правильно управлять ими, они станут его людьми на все сто. Именно это и подтвердили солдаты, как только взглянули в суровое, но справедливое лицо своего командира. Роты разошлись по занятиям, специалисты приступили к исполнению своих обязанностей, и все прекрасно чувствовали, что предстоит очередное большое истребление людей. Покидая деревню, они прошли мимо каменного распятия. Люди, погрязшие в прегрешениях, поднимали глаза к страдающей на кресте фигуре и вглядывались в глаза Того, кто постиг таинство страдания. Постиг и простил.