Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд - [17]

До такого «метода воспитания» царское правительство вряд ли додумалось бы.

* * *

Осенью 1888 года Мария Александровна добилась того, что Владимиру разрешили жить в Казани. Нужно было продолжать образование, а в Казанский университет дорога закрыта.

Симбирский дом продали. Близился конец Аниной ссылки. Где-то следовало «осесть». Мать начала хлопотать о покупке хутора, втайне надеясь, что сельское хозяйство займет детей. В мае переехали в Самару. Хутор и лошадь Буланку купили в пятидесяти верстах от города у разорившегося золотопромышленника Сибирякова.

Сельским хозяйством Дети не занялись, но как дача Алакаевка оказалась замечательной. Степной воздух. Тишина. Старый запущенный сад уступами спускался к большому ручью. Сразу появились любимые уголки, почти как в Симбирске: Олин клен, Анина березовая аллея и «зеленый кабинет» Володи в самом отдаленном углу, где он устроил и гимнастику — рэк. В десяти минутах ходу от дома — пруд с купальней, как в Кокушкине. Невдалеке — Муравельный лес, подальше — Гремячий. В скромном, маленьком доме без веранды, на крытом крылечке поставили обеденный стол. Вечерами у зажженной лампы занимались. В комнатах свет не зажигали, чтобы не налетела мошкара. На столе появлялось молоко и серый пшеничный хлеб — ужин семьи.

Мать добилась Митиного перевода в Самарскую гимназию. Он был тихий мальчик, немного вялый, мечтательный, исполнительный, аккуратный. Красивый. Очень походил на деда Бланка.

Скромно отпраздновали свадьбу Ани и Марка. У них образовался кружок осевших под Самарой «неблагонадежных», среди которых Володя сразу нашел друзей.

О жизни Ленина на хуторе Дмитрий Ульянов так рассказывал:

«Мы жили в небольшом деревянном доме, к которому примыкал густой, запущенный сад, отделенный от поля рвом. В северо-западном углу сада был «Володин уголок» — деревянный столик и скамья, укрепленные в земле; этот уголок был весь в зелени, и солнце почти не заглядывало туда. Около столика Володя очень скоро протоптал дорожку в 10–15 шагов, по которой часто ходил, обдумывая прочитанное. Обычно около девяти часов утра он приходил сюда с книгами и тетрадями и работал до двух часов без перерыва. В течение пяти лет, с 1889 по 1893, это был настоящий рабочий кабинет Ильича. Занятия были настолько систематичны, что я с трудом могу вспомнить утро, когда он не работал там. Шагах в пятнадцати от столика он устроил себе гимнастику, как он называл — рэк. Это нечто вроде трапеции, только без веревок, круглая, неподвижно укрепленная на двух столбах палка. Владимир Ильич любил в те годы упражняться на рэке; он его устраивал из кленовой, хорошо оструганной палки и укреплял на высоте около сажени так, чтобы, поднявшись на носки, едва касаться палки концами пальцев. Небольшой прыжок… Хватает палку руками, подтягивается на мускулах, забрасывает ноги вперед и ложится на палку животом.

Затем улаживается и приступает к различным упражнениям. Один номер — влезать на рэк не животом, а спиной — ему не давался. Нужно было видеть, с какой настойчивостью он много раз, но безуспешно пытался проделать его! Наконец однажды с торжеством и лукавой улыбкой он говорит мне: «Пойдем на рэк, вчера вечером и сегодня утром я наконец сбалансировал. Гляди!» И трудный номер удается вполне: Владимир Ильич, тяжело дыша, с довольным лицом сидит на рэке. Номер состоял в том, чтобы, подтянувшись и повиснув на коленках, продвигаться вперед сначала бедрами, а потом спиной, не теряя равновесия, и затем сесть. Мне эта штука так и не далась, хотя, впрочем, я и редко упражнялся на его рэке.

Алакаевка расположена верстах в пятидесяти на восток от Самары. Общий характер местности — степной, но под самой Алакаевкой тогда были леса: крестьянский — под названием «Муравельный» и бывший Удельного ведомства — «Гремячий». Из города в деревню мы часть пути ехали по железной дороге до станции Смышляевки Самаро-Златоустовской железной дороги, другую часть, верст тридцать, — на лошади, на своей Буланке. Довольно часто выезжал на станцию я. Когда приходилось возить Володю, надо было держать ухо востро: он отмечал время по часам и в сухую погоду требовал ехать быстро. Для этого надо было настраивать ленивую Буланку при помощи кнута и все время следить за ней.

Править лошадью сам Володя не любил, и вообще у него никогда не замечалось особого пристрастия к лошадям. Вся дорога шла степью и полями, и только под Алакаевкой начинался лес. И — какой же чудный воздух был там, особенно после пыльной Самары!»

Неприязнь к лошадям у Ленина появилась после того, как он неудачно попробовал научиться кататься на Буланке. Подойдя к ней сзади и начав гладить, он тут же получил такой удар копытом, что родные потом боялись, как бы не было у него сотрясения мозга, так сильно ударился головой он, отлетев далеко в сторону.

«Реки близко от Алакаевки не было, — вспоминает дальше Дмитрий Ульянов, — но вблизи дома находился большой пруд, сильно заросший, особенно по берегам, водяными растениями. Сюда мы ходили два раза в день купаться, для чего у нас была приспособлена на чистом месте дощатая раздевалка. Володя хорошо умел плавать и артистически лежать неподвижно на воде, подложив руки под голову.