Интервью: Солнце, вот он я - [63]

А Генри Миллер? Вы считаете, что Миллер писал эротику?

Я не могу читать Генри Миллера. Начинает говорить о реальности, а потом скатывается к эзотерике, с темы сбивается. Пара хороших страниц, а дальше — по касательной, забредает в абстракции, и я его читать уже не могу. Такое чувство, что меня надули.

Надули? В каком смысле?

Он не сидит на месте. Я хочу, чтоб он ходил по улицам, а не в воздухе висел.

Значит, хорошая литература — та, что остается в реальности, на улицах.

Я не сказал, что это обязательно; я сказал, что для меня это так. Сам я стараюсь никогда не уходить с улицы, не отрываться от реальности. Я только описываю, я не пытаюсь объяснить. Меня беспокоит только то, что я знаю. А то, чего не знаю, меня не касается. Это как на почте — парни там, бывало, говорили: «То, чего я не знаю, мне не повредит. Если моя жена с кем-нибудь ебется, а я про это ничего не знаю, его не существует». Я знаю только то, что вижу. Вот я в постели, телевизор смотрю — и знаю только Джонни Карсона: это и есть реальность!

Наверное, я ближе прочих к уличному люду, а если кто-нибудь начинает о себе сильно мнить, он становится лохом. Поэтому лучше не высовываться, делать свою работу и сидеть тихо. Ори на странице, но пусть тебя видят пореже. Вы подумайте: отчего возникает некое волшебство между тем, кто творит, и тем, кто слушает творения? Волшебство, мне кажется, часто в том, кто отъединяет себя от масс; пусть ненамеренно, а делать это нужно. Как только художник начинает мешаться с массами, он становится массами.

И поэтому вы не поехали прошлым летом в Италию, на Международный поэтический фестиваль в Кастельпорциано?[120]Вы там стали одним из «заметных отсутствий».

Я не поехал потому, что мне не понравилась та линейка американских поэтов, с которыми мне пришлось бы читать. Я бы и в Санта-Монике, Калифорния, с ними читать не стал. Я бы с ними и в одной комнате не сидел. Вот потому-то я и не поехал — мне компания не понравилась. Не хочу никого называть, но, если правда то, что вы мне рассказали, — что их закидали песочными бомбочками, — я рад. Когда они читают, меня тоже подмывает блевать и забрасывать их блевотиной.

Но людям хотелось послушать Буковски и Гинзберга…

Нет, секундочку, давайте не будем путать…

Ладно, но Аллен в Италии — большой идол, как и вы.

Кто, Аллен? (Саркастически.) Нормальный Аллен, все в порядке с Алленом, да, все они хорошие поэты — и Грегори Корсо, и дружок этот Гинзбергов[121], и Джоан Баэз, и Тимоти Лири, и Фрэнк Заппа, и Боб Дилан… Американская культура в норме, американская культура — это… Мне кажется, все тут сильно запаздывает. Как тело, за которым тянется хвост, только хвост этот волочится в пыли.

А что скажете про свой сценарий «Пьянь»?

На «Пьянь» я очень надеюсь — не потому, что мы с Барбе [Шрёдером] так долго за него боролись, а потому, что, по-моему, у нас родился недурной младенец. Но как нам это доказать? Это же трудно! Сами знаете, что сейчас происходит: инфляция, процентные ставки поднимаются на двадцать процентов… Очень не хочется это говорить, но мне кажется, если «Пьянь» должным образом поставить, кино выйдет лучше «Кукушкина гнезда»[122]. Реальнее будет, потому что в нем говорится о дурдоме, который вовсе не дурдом, а пациентов там не запирают.

В «Пьяни» есть сюжет?

Какой-то есть. И перцу в нем хватит — публика от попкорна не оторвется. Развлекает. Я пытаюсь записать то, что происходило тридцать лет назад, — все это великолепие. И сюжет оригинален. Я никогда ничего об этом не писал. Там речь о трех-четырех ночах в моей жизни, когда мне было двадцать четыре, и девяносто три процента этого случилось на самом деле.

Каков лучший комплимент вам от мужчины-читателя? И каков лучший комплимент от женщины?

Читательницы одинаковы. Если я выступаю на чтениях, они подходят и говорят: «Я вас выебу». Мужчины такого не говорят — они говорят: «Эй, мужик, ты клевый!» Поэтому читательницы возбуждают меня несколько больше. Но мужчинам я, кажется, больше нравлюсь.

В книгах вы постоянно говорите о своем сексуальном удовольствии, но мы не знаем, каково женщинам заниматься с вами любовью…

Ну конечно, я начинаю с собственного удовольствия, а если что-то остается, пусть забирают. Когда я удовлетворен, все заканчивается. Десять секунд — и все. А иногда три-четыре, и никакой прелюдии. Только и всего: иди сюда, давай с этим покончим, чтоб не мешало смотреть телевизор. Вот так я это и делаю.

Стало быть, Джонни Карсон — хорошее завершение?

Джонни Карсон после секса? Временами даже лучше секса; временами нет. У всех бывают скверные ночи.

А вас разве не заботит, каково женщинам заниматься с вами любовью?

Вы про хренотень с сексуальной эмансипацией? Ну ладно, иногда я старался изо всех сил: долгая прелюдия, я знаю, где у них клитор, я все это знаю, знаю.

А собственная репутация вас не беспокоит?

Героя-любовника? Нет, если им не нравится то, что я делаю, они уходят к другому — как оно обычно и бывает. Пусть другие им прелюдии разыгрывают.

Это правда, что вы начали писать «Женщин» после нескольких лет безбрачия?

Нескольких? Да лет десять-двенадцать — вот сколько у меня не было секса. Сперму нужно перезаряжать. Или, может, мне всегда было известно, что от женщин больше всего хлопот.