Интермеццо - [9]

— Знаю, знаю, — начинал терять терпение Анджей.

Наконец крестьянин, еще раз пожелав им доброй ночи, ушел. Анджей минуту постоял, угрюмо задумавшись. Потом вдруг стряхнул с себя оцепенение и на ощупь стал скручивать папироску. Отошел в сторону, закурил. Спать совсем расхотелось, усталости как не бывало. Он сожалел уже, что не решился идти дальше ночью. Чувствовал, что заснуть теперь не сможет, а лежать долгие часы в бездействии ему вовсе не улыбалось. «Ох, побыть одному, наконец-то побыть одному», — подумал он. Курил он очень медленно, чтобы хоть немного оттянуть вынужденный отдых. Но присутствие Зоськи, неподвижная тень которой смутно маячила близ стога, портило ему и то мизерное удовольствие, которое он старался извлечь из последней минуты мнимой свободы… Он был уверен, что Зоська смотрит на него и ждет. И наконец не выдержал.

— Иди спать, чего торчишь тут?

— А ты?

— Не беспокойся обо мне, ладно? Когда захочу — лягу.

Но Зоська испытывала потребность обстоятельно оправдаться.

— Мне в самом деле совсем не хотелось пить, а ты…

— Хватит, а? Вечно такое учиняешь, что у человека рУки опускаются!

— Я?

— А кто же?

— Что я такого сделала? Я ведь просто хотела, чтобы и ты выпил.

— Самое подходящее время и место нашла для проявления заботы! Позор какой! Вообще-то мне следовало дать в морду этому типу.

Зоська оперлась о стог, прижала руки к груди. Сердце ее колотилось — торопливо, тошнотворно. Снова напал страх, о котором она забыла на минуту. Резкий, приглушенный голос Анджея доставлял ей физическую боль. Это было невыносимо.

— Перестань, — шепнула она.

Анджей бросил папироску, придавил ее башмаком.

— Жаль, что ты вовремя не умеешь сама себе этого сказать. Не становилась бы тогда посмешищем первой встречной финтифлюшки.

Зоська не поняла, о чем это он.

— Я — посмешищем?

— Само собой. Ты что, не слышала, как смеялась та кретинка?

— Какая кретинка?

— Та, что лицо себе кремом мазала, не слышала?

— Нет.

— Жаль.

И вдруг вскрикнул с отвращением:

— Ох, как же мне обрыдло все это!

Зоська притихла. Тревога и насильно выпитое молоко вызывали все большую тошноту. И вдруг ей сделалось так плохо, что она инстинктивно стиснула рукою горло и, словно бы ища какого-то спасения, шагнула вперед. И в ту же минуту зацепилась ногой за твердый, выступающий из земли предмет. Зашаталась и упала. Но тотчас поднялась.

— Что ты опять вытворяешь? — проворчал Анджей. — Падаешь на ровном месте.

— Тут пень какой-то, — простонала она.

— Пень? Откуда тут, на лугу, пень? Что ты городишь?

Он подошел поближе.

— Вот здесь, — показала Зоська.

Анджей наклонился и ощупью стал шарить в траве.

— Нет ничего!

И тут наткнулся рукой на острый колышек, выступающий из земли на ширину ладони.

— В самом деле какой-то колышек. Интересно, что за идиот воткнул его сюда?

Он поднялся, стал вытирать о куртку влажные ладони.

— Ну и роса! Ты небось вся мокрая.

— Да, немножко.

— Не ударилась?

— Нет.

— Хоть раз в жизни! — сказал Анджей с почти веселой ноткой в голосе.

Зоське это прибавило смелости.

— Давай ложиться, ладно?

— Ладно, — покорно согласился он.

Подошел к стогу, взглянул вверх.

— Будем спать как в гнезде! Погоди, я вскарабкаюсь, а потом тебя подтяну.

— Хорошо, — кивнула головой Зоська.

Анджей ухватился за жердину, с угла подпиравшую стог, и ловко, немного помогая себе плечом, на котором висел рюкзак, стал карабкаться наверх.

— Э, да тут вовсе не так высоко! — несколько разочарованно констатировал он.

Он был уже близко к навесу, когда, задержавшись, перегнулся к Зоське.

— Ну как, до этого места взберешься сама?

Зоське показалось, что голос Анджея звучит очень высоко над нею. Она стояла, задрав голову, но было так темно, что ей не видны были даже очертания фигуры Анджея. Она прижала руки к груди. И снова подступила тошнота.

— Зоська, — позвал Анджей.

— Тут я, — шепнула она.

— Сумеешь взобраться?

— Да, — ответила она, хотя вовсе не была в том уверена.

— Тогда давай! Я обожду тут и подам тебе руку.

Она стояла у стога с совершенно одеревенелыми ногами. А когда потной ладонью ухватилась за шершавую жердину и почувствовала, как лицо и руки щекочет сено, ее охватило такое бессилие, словно бы внезапно во всем теле ослабли мышцы, а кости размягчились.

— Ну как там? — снова крикнул Анджей, уже немного раздраженно. — Влезешь?

Голос этот отрезвил Зоську. Жуткое чувство, будто она проваливается в небытие, постепенно покидало ее. Но все, что она делала потом, до той минуты, когда плечи Анджея вознесли ее на самый верх стога, происходило как бы без ее участия, без ее усилий. И вдруг, словно пробудившись ото сна, она осознала, что стоит на коленях в сене, и оно мягко прогибается под ней. Анджей, вероятно, находился рядом, она чувствовала на щеке его теплое дыхание. Здесь было безветренно, тепло и даже душно от сильного, одуряющего запаха. Звездное небо исчезло, ночь налилась чернотой.

— Ну как? — спросил Анджей, сбрасывая рюкзак. — Как тебе здесь нравится, чудесно, верно?

— Ага!

— Лучше, чем в вонючей избе?

— Лучше.

— Жаль только, что закурить нельзя.

Зоська никак не могла еще освоиться с темнотой. Плохо ориентировалась и боялась двигаться, чтобы не оказаться вдруг на краю стога.