Интересное время или Полумесяц встает на закате - [36]

По приказу своего лидера фанатики прикладами погнали пленников в тень деревьев. Сейчас начнется кровавое представление, мелькнула мысль. Я даже почувствовал, как похолодели сжимающие цевье автомата пальцы.

Невольники, выстроенные в ряд, покорно ждали своей участи. Белая Чалма стал ходить вдоль «строя» и что-то покрикивать на неизвестном мне языке. Хобот, похоже, понял о чем речь — догадка высветилась на его искривленных кислой усмешкой губах.

— Только не говори, что их сейчас пришьют, — сказал Крот. — Это было бы слишком банально.

— Банально… — передразнил напарника лейтенант. — Много ты понимаешь. Тут речь идет не о банальностях.

— Тогда о чем? — спросил я.

— Нечто эти гаврики учудили, — пояснил Хобот. — Очень нехорошее. А охранники, — кивок в сторону фанатиков, — сильно расстроились и каждого третьего будут воспитывать.

— Как воспитывать?

— Доходчиво.

— Плетью? — решил уточнить Аскорбин с надеждой о хеппи-энде в глазах.

— Пулей…

И в самом деле доходчиво. Я лишь скрипнул зубами. Завидовать этим беднягам не приходится.

— Ситуация, — Крот растянул слово. — Вмешаться мы не можем, но и смотреть, как умирают на твоих глазах люди, тяжело.

— Да?

— Да, — ответил капитан на ехидный вопрос. Глаз его лихорадочно заблестел. — Когда сам обрываешь жизнь, видеть смерть гораздо проще, но наблюдать со стороны — увольте. Слуга покорный, я солдат, а не палач.

— А Женевская конвенция считает по-другому, — съязвил сержант.

— Захлопни варежку, молодой. Тоже мне, гуманист выискался.

— Я что, не предлагал вальнуть главного? — злобно зашипел Аскорбин. — Секундное дело: раз! — и мозги наружу.

— Хватит ругаться, — внезапно подал голос Кобаяси. — Смотрите, что происходит внизу.

Группа перевела взгляд на оазис. Картина была такая: один из невольников вдруг рухнул на колени и, вцепившись в штанину Белой Чалмы, вскричал, моля о пощаде. Во всяком случае, выглядела сия нелицеприятная сцена именно так, потому что в другой руке, протянутой к исламистскому командиру, что-то блестело.

— Твою мать, золото! — Аскорбин был готов вскочить от удивления, но я ему не дал этого сделать.

— Не смей, придурок! — я ткнул чеха носом в горячий песок. — Засветишься сам и других выдашь. Тогда амба заданию. Не кипятись, сержант.

— Да понял я, Лис, — отплевывался напарник. — Понял, пусти только.

Но даже золото не прельстило Белую Чалму — он брезгливо пнул пленника в грудину. Тот отшатнулся, и тогда сабля опустилась на его голову. Фонтаном брызнула кровь.

— Ха, — удивился Хобот, — идейный попался, надо же…

— За идею погибали, лейтенант, — Кобаяси недовольно поморщился. — Сотнями и даже тысячами, — прибавил он.

Двое из шеренги, взревев, в отчаянном порыве набросились на палача, повалили его наземь. Остальные рванули кто куда.

Но куда там, пуля-то быстрее.

…Умиротворенную тишину пустыни вспороли длинные автоматные очереди. К ним примешивалось уханье карабинов, разбавленное руганью бросившихся на помощь начальнику людей…

Много времени экзекуция не заняла, минуту от силы. Когда упал последний беглец, стрельба прекратилась. Но на этом не закончилось, а только началось, ведь напавшая на Белую Чалму пара была жива. У меня в животе отчего-то все затянулось в тугой узел. Вот кому-кому, а им я не завидую точно. О быстрой и безболезненной кончине теперь не было и речи. Произошедшее после всего этого только подтвердило мои самые неблагоприятные прогнозы, но, черт меня дери, милосерднее было бы этих отчаянных парней просто пристрелить. Как тех, кто решился на бегство.

Я читал, что так казнят за прелюбодеяние, но фундаменталисты убили одним патроном двух вальдшнепов: и расправились с наглецами, покусившимися на командира, и устроили себе легкое развлечение. Закопав тех двоих по пояс в землю, фанатики тупо забросали их камнями, соревнуясь между собой в различных вариациях изуверства и хохоча при этом во все горло. Живодеры!

Оставив два бездыханных тела, исламисты погрузились в машины и снялись с места. Следом, величаво и гордо, двинули верблюды, осторожно ступая по нагретому за этот сумасшедший день песку.

Когда караван скрылся за гребнем бархана, мы спустились к оазису. Я уже достаточно воевал и много зверства видел, но каждый раз поражался извращенной людской жестокости.

— Надо бы их похоронить, что ли, — не помню, кому в голову пришла эта идея, но я согласился.

— Ребята, не знаю как вы, а я тут ночевать не хочу. На душе муторно, — Аскорбин в сердцах подфутболил валяющийся на земле золотой слиток, будто никому не нужный булыжник. — Да и по карте можно другое место для отдыха найти.

— Что, салага, жалеешь, что не выстрелил? Понимаю, — отозвался Хобот.

— Группа, двинули, — распорядился я, повернувшись спиной к холмику братской могилы — все что могли, мы сделали.

Вечерело. Дневной зной нехотя уступал место вечерней прохладе. Подул легкий ветерок. Вершины барханов окутались пыльными облачками.

Что ни говори, но пустыня, повторюсь, обладала какой-то непревзойденной неповторимостью, неким шармом: жаркие дни и в то же время холодные ночи и прохладные вечера — удивительный контраст. В какой-то момент это даже стало мне нравиться. Но если вдруг кто-нибудь захочет спросить, почему эта земля все-таки проняла меня, то отвечу честно: «Не знаю». Это сродни любовному порыву к красивой девушке. Тебя тянет, а объяснить, в чем причина, не можешь. Такая вот забавная ситуация.