Интересная Фаина - [7]

Серковский как мужчина согласился, что получилось, как в театре, что бывают у женщин такие груди — правая и левая тоже, которые примут и вздох, и прочее.

Потом Серковский спросил, или не оставил Баранидзе хоть каких-то тайных распоряжений на пользу Марии.

Петухова не знала и это, но посоветовала Серковскому не думать, что Баранидзе не обеспечил Марию. Петухова ходила смотреть на домик Марии, и ей сильно показалось, что он похож на Баранидзе — маленький, и труба торчит не крепко, хоть и ровно.

Серковский спросил у Петуховой, кому же досталось все на свете имущество Баранидзе.

Петухова сообщила, что у Баранидзе в Петербурге жил троюродный племянник. Племяннику дядя свое все на свете имущество и отписал.

* * *

Серковский был еще и сильно способный к пониманию.

Серковский у себя в голове сложил одно с другим, и у Серковского там получилось такое.

Доктор Иванов сообщил Петуховой о последнем удовольствии Баранидзе. А последнее потому и считается в науке последнее, что бывает же и предпоследнее.

Баранидзе умер в самом начале зарождения в Марии ребеночка.

Мария подставила руки так хорошо, что Баранидзе очнулся, а все ж таки умер.

Баранидзе имел капитал, а прямых наследников, наоборот, не имел.

Серковский у себя в голове сложил одно с другим, и у Серковского опять получилось.

Ребеночек у Марии зародился от Баранидзе. А брюнетность Баранидзе ничего не значит.

Серковский взял для примера такое: Серковский всю свою жизнь мечтал быть блондином, а никогда не стал больше шатена. На таком примере Серковский вывел, что ребенок у Марии от Баранидзе.

И вот Мария поделилась с Баранидзе новостью.

Баранидзе новость Марии про ребеночка не понравилась.

Мария на такое сильно обиделась и столкнула Баранидзе с кровати.

По своей привычке Серковский увидел в своей голове такое.

Сначала руки Марии скинули Баранидзе с кровати.

Потом Мария не поторопилась подставить две свои руки — левую и правую — под удовольствие Баранидзе, а подождала, или Баранидзе очнется.

Баранидзе очнулся. И Мария опять нашла дело своим рукам и сильно захотела придушить Баранидзе.

Мария, которая была хоть и тихая, но уже опытная с мужчинами, побоялась наследить всеми своими руками и потому уперлась всеми своими грудями в лицо Баранидзе, а руки направила в безопасное для себя — как для убийцы — место.

И вот Баранидзе уже телепается на небе, а Мария рыдает без капитала на себя со своим будущим младенчиком и считает, или хватит полученного при жизни Баранидзе своего обеспечения на домик.

Серковский не остановился на том, что у Серковского уже получилось, а вывел такое.

Мария через прошедшее малюсенькое время сильно пожалела, что погубила Баранидзе, но сделанное сделалось и обратно идти уже никак не хотело.

Возле Марии в нужную минуточку не было доверенного, пускай бы и опять хорошего, мужчины, который пояснил бы, что хоть наследства от Баранидзе незаконному ребеночку не полагалось, а все ж таки у законного наследника можно было б и попросить то и сё — под честное слово не рассказывать на всех на свете углах Батума про Баранидзе то и это.

И вот наследник-племянник Баранидзе явился и получил. А Мария, наоборот, осталась, где уже получилась.

После всего такого Серковскому пожар увиделся в новом свете огня.

Когда Новиков сватал Марию, он сватал законную мать-вдову с малолетней дочечкой. Дура-сваха божилась, что личными глазами видела бумаги на мужа вдовы, не говоря уже про карточку с часами, и обещала, что Мария привезет и покажет — и себя, и бумаги, и прочее.

А где Мария?

А Мария показала себя — хоть и во всей своей мокрой неприглядности.

А бумаги где?

А не было никаких законных бумаг.

Дуру-сваху Мария подкупила и недорого дала.

Может, поддельные бумаги и были, так они теперь водой скушанные и водой же запитые. Тем более при жизни Мария рассчитывала, что она перед Новиковым будет сильней всех на свете бумаг. Из науки уже давно известно, что женщина в сравнении с бумагой — это большая сила.

Серковский у себя в голове еще поскладывал одно с другим, и у Серковского там получилось, что не было у Марии для Новикова никаких бумаг — ни дельных, ни поддельных.

А была у Марии голая сила женщины перед мужчиной.

А чтоб такая сила стала еще сильней, Мария сговорилась с нехорошим человеком, и дом зажегся. Может, Мария хотела сказать Новикову, что как назло бумаги остались дома и что теперь Бог с ними совсем, и с прошлым домом тоже Бог, а Мария — вся тут и здесь тоже — и голова с волосом в кудельку, и туловище с двумя грудями, и ноги с откуда ноги у женщин растут. Бывает, что ноги у женщин растут с такого места, что Господи, помоги…

Потом Серковский подумал, что Марии жечь свой дом было не сильно надо. Вода в таком случае получалась даже лучше, чем огонь, — уронила бумаги в бурную воду и — ой! Может, потому и поехала Мария морем, хоть и доездилась. А пока бы послали за другими бумагами, за тем, за сем, оно как-то ж уже у Марии и сладилось бы с Новиковым…

С такими мыслями Серковский прилег себе переночевать.

Утром Серковский переночевал и пошел по женщинам.

Серковский обошел улицу, на которой до пожара стоял дом Фаины.

Потом Серковский обошел еще две улицы и почти что все на свете выспросил у женщин, которые знали Марию в бытность ее живой и здоровой.