Интегральное скерцо - [12]

Нет, на сей раз усилитель не разразился воем, не было слышно никакого возмущенного мужского голоса, не погасли лампы. Но одна из официанток вдруг уронила тяжело нагруженный поднос и завопила благим матом:

— Глядите! — и показала рукой на окно…

Улица внезапно озарилась ярким солнечным светом, хотя на дворе был конец марта, а часы показывали одиннадцать вечера. Это было невероятно. Я отшвырнул свою бас-гитару и подошел к окну за эстрадой. У других окон столпились официантки и посетители. Ивар продолжал, как в трансе, играть “Колыбельную”, не отрывая взгляда от окна.

Свет, заливавший тротуар и набережную, исходил не от солнца, а от гигантского огненного шара, покачивающегося на высоте всего нескольких сотен метров. Сияние его было настолько нестерпимым, что я вынужден был отвернуться, но все же успел заметить, что шар медленно опускается.

Послышался глухой удар, и все здание задрожало. Свет от шара проникал теперь во все уголки зала. Через минуту открылась дверь и вошли трое.

Три рослых человека в форме из металлической пряжи и с эмблемой в виде горящего солнца на шлемах. Они подошли к эстраде как раз в тот момент, когда в мертвой тишине звучали последние жалобные такты “Колыбельной”. Никто из нас, — ни посетители, ни персонал, ни сам хозяин — не мог и пальцем пошевельнуть. Но аккордеонисты, как я уже говорил, народ особенный. Если уж Ивар начал играть, он должен был закончить, даже если бы вокруг рушился мир.

Главный среди тех троих в форме громко отдал приказ — несколько слов на непонятном языке — и его спутники начали выносить… сначала усилитель Ивара, потом его аккордеон и наконец его самого. Это было чересчур даже для аккордеониста. Исчезая в вертящихся дверях, Ивар визжал как резаный и бешено брыкался. Через несколько секунд здание снова задрожало и огненное свечение погасло.

Я без сил рухнул на стул, отирая холодный пот со лба. Кругом стоял невообразимый гвалт — выйдя из оцепенения, все вдруг заговорили разом, перебивая друг друга. А мой затуманенный мозг сверлила одна-единственная мысль. Голос! Голос вожака! Где я его слышал?

Дальнейшее всем настолько хорошо известно, что мне, пожалуй, не стоило бы отнимать у вас время на пересказ. Книга хозяина ресторана “48 часов до звездной эры” вышла миллионными тиражами и, насколько мне известно, изучается сейчас даже в школах. Многие фактические данные он почерпнул у самого Ивара, когда тот спустя два дня с триумфом приземлился около гостиницы в том же огненном шаре. К тому времени радиопослание шара, вернее, корабля с Веги, уже стало известно всему миру.

Я сохранил вырезку из газеты с фотографией церемонии встречи. Генеральный секретарь ООН пожимает руку командиру корабля, а Ивар покровительственно обнимает вегетянина за плечи. Ивар Ёнссон. Мой бывший аккордеонист.

Я до сих пор не знаю, что получилось с этим чертовым усилителем, — могу побиться об заклад, что и Ивар этого не знает. Но что благодаря ему была решена извечная галактическая проблема — это-то уж в меня вколотили. Ведь оказалось, что жители Веги — и некоторых других планетных систем — тысячелетиями бороздят космос в кораблях, идущих со скоростью выше световой… а заставить радиоволны идти со сверхсветовой скоростью до сих пор не удавалось. Командир корабля сам рассказал, как он был поражен, услышав там, в космосе, звуки — и, по его мнению, сказочно прекрасные звуки — из включенного по ошибке приемника. А счетчик в гостинице сгорел из-за слишком мощного сигнала пеленга и вызова, посланного кораблем. Самые острые умы Галактики до сих пор пытаются найти техническое объяснение, почему сигналы радио Ёнссона — до чего смешное название! — мгновенно принимаются на любом расстоянии, превышающем световой год. Тем не менее копии усилителя в огромных количествах производятся на заводах концерна Ёнссона для установки на всех космических кораблях Вселенной. А “изобретатель”, Ивар, стал мультимиллиардером.

Я призна, что последствия в большинстве своем оказались для Земли благом. Земля благодаря этому эпохальному открытию была принята в галактическое содружество, по крайней мере, на тысячу лет раньше, чем это могло бы произойти при нормальных условиях, и уровень жизни людей повысился необычайно. Но все-таки, мне кажется, космические торговцы могли бы выучить и другие земные языки, а не довольствоваться языком Ивара, которому они обучились за два дня. А их возражение, будто бы мы сами в этом виноваты, не введя у себя единого мирового языка, звучит, по меньшей мере, надменно. Знаю, знаю, наши самые выдающиеся лингвисты вот уже пятнадцать лет пытаются выучить космический язык, и пока безуспешно…

Самым неожиданным во всем этом оказалось то, что первейшей статьей нашего экспорта наряду с радио Ёнссона стали аккордеоны, а “Колыбельная” Ивара — или та тональная частота, которая придала нейтронам катодного субраспада, или как они там называются, нужное колебание, или чего-то там еще, сделавшее возможным радиосвязь между гостиницей в Хернесанде и кораблем с Веги, — сделалась любимой мелодией на всех цивилизованных планетах. Меня же — а я, как-никак, могу считаться почти первопричиной всех событий, потому что это я разрешил Ивару включить усилитель, благодаря чему корабль смог запеленговать сигналы, когда вегетяне уже совсем потеряли всякую надежду, — меня, естественно, забыли. Я был капельмейстером, я разрешил включить усилитель, несмотря на прежние злоключения, и меня же выставили вон, как только хозяин очухался после отбытия корабля в тот вечер. А в наступившие сразу за возвращением корабля Дни Великих Перемен ни у кого не нашлось времени подумать о безработном гитаристе.