Инструментарий человечества - [220]

Получеловек лежал на земле, артерии красиво пульсировали за полупрозрачной пленкой, защищавшей его брюшную полость.

Мерсер стиснул плечо получеловека.

Тот проснулся, узнал Мерсера и одарил его довольной, сонной улыбкой.

– «Утро доброе тебе, мальчик мой». Это из пьесы. Ты когда-нибудь видел пьесу?

– Ты имеешь в виду карточную игру?

– Нет, – ответил получеловек, – что-то вроде зрительной машины, в которой сцены исполняют настоящие люди.

– Я никогда такого не видел, но… – начал Мерсер.

– Но ты хотел спросить, когда вернется Б’диккат с иглой.

– Да, – подтвердил Мерсер, немного стыдясь своей откровенности.

– Скоро, – сказал получеловек. – Вот почему я вспомнил пьесы. Мы все знаем, что должно произойти, и знаем, когда это произойдет. Знаем, как поступят манекены, – он обвел рукой холмики, в которых спали люди без мозга, – и знаем, что спросят новые люди. Но никогда не знаем, сколько продлится сцена.

– Что такое «сцена»? – спросил Мерсер. – Название иглы?

Получеловек рассмеялся почти искренне.

– Нет, нет, нет. У тебя на уме одни удовольствия. Сцена – это часть пьесы. Я хочу сказать, что мы знаем порядок событий, но у нас нет часов, и никто не заботится считать дни или вести календарь, а времена года здесь не выражены, и потому никто не знает, сколько длится то или иное событие. Боль кажется краткой, а наслаждение – долгим. Я склонен считать, что и то и другое занимает около двух земных недель.

В прежней жизни Мерсер не был начитанным и не знал, что такое «земная неделя», но больше он от получеловека ничего не добился. Получеловек получил дромозойный имплантат, покраснел и бессмысленно крикнул Мерсеру:

– Вытащи его из меня, идиот! Вытащи!

На глазах у беспомощного Мерсера он перекатился на бок, повернувшись к Мерсеру грязной розовой спиной, и хрипло, тихо заплакал.

Сам Мерсер не мог сказать, сколько прошло времени, прежде чем вернулся Б’диккат. Может, несколько дней. А может, несколько месяцев.

Б’диккат снова расхаживал среди них, подобно отцу; они снова толпились вокруг, подобно детям. На этот раз Б’диккат довольно улыбнулся при виде маленькой головы, выросшей на бедре Мерсера, – головы спящего ребенка, покрытой светлыми волосами, с изящными бровями над сомкнутыми веками. Мерсер получил благословенный укол.

Когда Б’диккат отрезал голову с бедра Мерсера, тот почувствовал, как хрустит под ножом хрящ, которым голова крепилась к его телу. Увидел, как сморщилось детское лицо. Ощутил далекую, холодную вспышку не имевшей значения боли, когда Б’диккат обработал рану едким антисептиком, который мгновенно остановил кровотечение.

В следующий раз у него из груди выросли две ноги.

Потом очередная голова, рядом с его собственной.

Или это было после туловища и ног – от пояса до кончиков пальцев – маленькой девочки, которые выросли у него на боку?

Он забыл порядок.

Он не считал времени.

Госпожа Да часто ему улыбалась, но в этом месте не было любви. Она лишилась своих лишних торсов. В периоды между уродствами она была красивой, статной женщиной, но самой приятной частью их отношений был ее шепот. Тысячи раз она шептала ему, с улыбкой и надеждой: «Люди не живут вечно».

Она находила в этом большое утешение, хотя Мерсер не видел в ее словах смысла.

Так события шли своей чередой, облик жертв менялся, прибывали новые. Иногда Б’диккат грузил новичков, чьи тела с выжженным мозгом спали вечным сном, на наземную тележку, чтобы отвезти в другое стадо. Тела бились и стонали без слов, когда их жалили дромозои.

В конце концов, Мерсеру удалось проследовать за Б’диккатом до двери хижины. Чтобы совершить это, ему пришлось бороться с суперкондаминовым счастьем. Только воспоминания о былой боли, потрясении и растерянности убедили его, что если не задать Б’диккату вопрос, когда он, Мерсер, счастлив, то в минуту нужды у него не окажется ответа. Сражаясь с удовольствием, он попросил Б’дикката проверить записи и сказать, сколько Мерсер здесь пробыл.

Б’диккат неохотно согласился, но не вышел на улицу. Он говорил с Мерсером через систему общественного оповещения, и его громогласный голос разносился над пустой равниной, так, что розовое стадо говорящих людей слабо шевелилось в своей радости и гадало, что им хочет сообщить друг Б’диккат. Его слова они сочли чрезвычайно мудрыми, хотя и не поняли их, поскольку это был всего лишь период времени, проведенный Мерсером на Шайол:

– В стандартных единицах… восемьдесят четыре года, семь месяцев, три дня, два часа и одиннадцать с половиной минут. Удачи, приятель.

Мерсер отвернулся.

Тайный уголок его сознания, оставшийся здравым, невзирая на счастье и боль, гадал, что заставляло человека-быка сидеть на Шайол? Что делало его счастливым без суперкондамина? Был ли Б’диккат фанатично предан своему долгу – или надеялся однажды вернуться на родную планету, к семейству маленьких коровьих людей, похожих на него самого? Вопреки своему счастью Мерсер всплакнул о загадочной судьбе Б’дикката. Со своей собственной судьбой он смирился.

Он вспомнил, как в последний раз ел – настоящие яйца с настоящей сковородки. Дромозои поддерживали в нем жизнь, но каким образом, он не знал.