Иностранка - [26]

— Они здоровы и находятся в одиночных камерах, как и вы.

— Благодарю, — облегченно выдохнула Маша, расстегивая редингот, ибо в комнате было довольно тепло.

— Вы можете раздеться, если вам жарко, — предложил комендант. Маша начала медленно снимать редингот и напряженно заметила:

— Третьи сутки я и мои родные находимся в вашей тюрьме. И никто не соизволил даже уведомить нас о приговоре, который нам вынесен, и сказать, как долго мы должны пробыть здесь.

— О, сударыня, я вижу, что три дня, что вы провели в стенах вашей камеры, совсем не сломили вашего духа! — съехидничал Егор Васильевич.

— Я дворянка, и мое положение дает право требовать, чтобы мне дали написать прошение императрице, — она перекинула снятый редингот через спинку стула, на котором сидела.

— Прошение? — удивленно поднял брови Егор Васильевич.

— Вот именно. И мне надобно еще отписать письмо одному господину. Я могу это сделать, многоуважаемый Егор Васильевич?

— Я смотрю, Мария Кирилловна, вы слишком самоуверенны. А в вашем положении следует быть скромнее.

— И все же я требую у вас, сударь, перо, бумагу и чернила.

— Вы требуете?! — взорвался комендант, вскинув руки. — Вы не имеете права ничего требовать! Вы заключенная крепости, и ваше существование здесь зависит только от моей милости и доброй воли государыни нашей!

— Вы как будто угрожаете мне, сударь? — воскликнула порывисто Машенька.

— Я не угрожаю вам, сударыня, а лишь хочу предостеречь от необдуманного шага, — заметил мрачно Глушков. — И уведомляю, что никто не ждет от вас письма. Да и государыня наша, Екатерина Алексеевна, вряд ли вам поможет. Императрица не будет разбираться с вашим делом, поскольку все уже решено.

— Вы лжете! — выпалила девушка, на ее глазах заблестели слезы, и она горестно пролепетала: — Вы специально не хотите дать мне написать письмо, так как не желаете войти в мое положение и хотя бы немного сжалиться надо мной и моими родными.

Надрывающие сердце слова девушки заставили Глушкова напрячься, и он долго, мрачно смотрел прямо в бледное прелестное лицо девушки, словно что-то обдумывая.

— Вы слишком наивны или глупы, мадемуазель Озерова, — заметил он глухо. — Неужели вы надеетесь на своих покровителей? Но они отступились от вас! Неужели вы еще не поняли этого?

— Это не так, вы неправы, — пробормотала она.

— И все же я прав! — заметил он желчно. — Я же знаю, что они решили отдать вас на заклание, чтобы все следы и тайны вы унесли с собой в могилу. Вчера княгиня после визита к вам говорила со мной и велела как можно скорее привести в исполнение указ императрицы.

— Указ императрицы?

— Да. В нем велено вас всех троих бить кнутом и отправить по этапу в Сибирь.

— Господи, — отозвалась, холодея, Маша и, судорожно сжав руки на груди, прошептала: — Я не верю вам…

— Что ж, убедитесь сами! — пророкотал комендант и, быстро взяв со своего стола лист бумаги, протянул его девушке. — Вы и ваша семья обвиняетесь в государственной измене, ибо посмели покушаться на жизнь Зубова Платона Александровича и, возможно, на жизнь самой государыни. Вот указ, который я получил накануне и должен привести в исполнение в кратчайший срок.

Маша взяла дрожащими руками исписанный лист с длинной подписью. И едва воспаленными от слез глазами пробежалась по строкам указа, испуганно вперила взор в усатое лицо коменданта, а затем устало прикрыла глаза, понимая, что все они погибли, потому что подпись на этом жутком документе была действительно императрицы Екатерины Алексеевны. Видя нервное состояние девушки, Глушков как-то по-доброму заметил:

— Неужели вы не поняли, что все те, кто склонял вас осуществить это греховное убийство, лишь использовали вас, чтобы вашими руками устранить фаворита императрицы. А когда вы по неосторожности попались, без сожаления отступились от вас…

Девушка в ужасе слушала Егора Васильевича и думала об одном, неужели Григорий предал ее, неужели он совсем не любил ее и изначально использовал в своих нелицеприятных целях. Да и княгиня говорила, что он обо всем знает и не должен пострадать. Видимо, Григорий был в сговоре с Екатериной Семеновной. Так как Маша не раз слышала от молодого человека, что княгиня является его покровительницей. Машенька похолодела от своих страшных мыслей, ибо жестокая темная правда показалась ей просто убийственной. Григорий использовал ее и соблазнил только для того, чтобы устранить Зубова через нее, усыпив ее бдительность словами о любви. А сам жаждал, чтобы она как можно скорее выполнила их тайную миссию, потому что в последний месяц твердил только об этом. А нынче, когда все сделала, она стала не нужна ему. И доказательством служил тот факт, что за эти три дня он так и не появился в тюрьме. И ее ребенок, живущий под ее сердцем, был нужен единственно ей, так как Чемесов, его отец, явно не нуждался в его существовании так же, как и не желал вызволения Маши из этой кошмарной тюрьмы. Раздавленная, нервная и ожидающая новых мучений, которые предрекала та жуткая бумага, какую она сжимала в руке, Машенька тихо промямлила:

— Неужели вы правы?

— Вот именно, — заметил комендант и, забрав из рук девушки указ, вновь положил его на стол. — Теперь вы, видимо, начали понимать, что к чему, сударыня. И потому на вашем месте я был бы более смирным и покладистым, как и говорил вам ранее. Ибо в эту минуту я ваш единственный покровитель и, возможно, даже спаситель.