Иностранец в Смутное время - [32]

Индиана встал. «Я пошел спать. Спасибо за вечер».

«Выеби кареглазую, — посоветовал Соленов, пожимая ему руку. — Смотри какая задница. — (Девушка с шиньеном стала на колени, заглядывая за диван). — Ласковая особа».

В коридоре кареглазая сжала ему руку. «Если чего нужно, мы всю ночь дежурим».

Девушка с шиньеном наверняка была ласковая и пылкая, но мадам Хайд неумолимо гипнотизировала его из глуби ледяных улиц. Он пожелал девушке спокойной ночи.

Ее мать

Окраина, где жила ее мать, была сравнительно молодой окраиной и потому изобиловала недостроенными зданиями. Заборами. Рвами и канавами. Вольно гулял по окраине холодный ветер со снежной крупой. Он видел ее мать на десятке фотографий и говорил с ней по телефону. Высокая как дочь, мать с костистым лицом, скуластая. В свитере и юбке. Потому сюрприза не было.

Сюрприз, но другого рода ожидал его в прихожей. Снимая бушлат, он увидел ЕЕ пальто, распяленное на плечиках. В этом пальто он посадил ее рано утром в такси на парижской улочке. Два месяца тому назад. Он оглядел пальто, но ничего не сказал.

«Вам не холодно?» — спросила мать.

«Меня все об этом спрашивают. Обещали достать старую шубу».

«Она позвонила вчера, — сказала мать. — Проходите».

«Нормальная?»

Из прихожей они прошли в единственную комнату. «Нет… — мать вздохнула. — Больная».

«Что ж, хорошо хотя бы жива. Не сказала, где она?»

«Отказалась сказать. «Я хочу тебе сообщить, ма… что я жива. Чтоб ты не дергалась».

«Вы сообщили ей, что я в Москве?»

«Да».

«И что?»

«Выругалась… А потом заплакала. И положила трубку».

«Если мне удастся встретиться с ней, я ее вытащу. В конце концов я занимаюсь этим бизнесом уже семь лет…»

Ее мать вздохнула. «Хотите чаю? А если очень замерзли, могу вам предложить медицинского спирту. А может быть, если хотите? Садитесь».

Он сел в единственное кресло, обтянутое красной материей. «Ничего не нужно. Спасибо». Он осмотрелся. Кровать. Телевизор. Много шкафов и шкафчиков. Тесное, опрятное жилище одинокой женщины шестидесяти лет. В крупном окне безжалостно светлые снежные поля и контуры бетонных зданий в срывающемся порывами снегу. Снег. Холодная Империя. Вечное ожидание следующего поворота истории. Неумение жить сегодня.

«У вас есть какие-либо соображения относительно того, где она может жить? Или может быть, вы знаете, но не хотите мне об этом сказать?»

«Честное слово матери, Индиана Иванович, если бы я знала, я бы вам сказала. Мне все это тяжко, может быть, еще тяжелее, чем вам. Ведь я ее мать. Если я не отчаиваюсь, то только потому, что переживаю, пережила уже смерть мужа, неудачную свадьбу и алкоголизм сына…»

«Вы знаете, моя жизнь стала бы здоровее, если бы ваша дочь исчезла из нее. Однако я вот приехал найти ее и вернуть. Свое несчастье».

ЕЕ МАТЬ сочувственно вздохнула. Если бы он мог рассказать ее матери только то, что знал сам о ее приключениях, а он знал ничтожную часть, у ее матеря выпали бы волосы, раскрошились зубы, и все клетки тела превратились бы в раковые. Ее мать, разумеется, оценивает ситуацию снисходительно по-матерински. Ей доступен мельчайший процент, совсем маловажный аспект ситуации, а именно: ее, как будто бы утихомирившаяся после двух неудачных замужеств дочь жила с одним и тем же мужчиной. Семь лет. И вот теперь, приехав с визитом на Родину, дочь вдруг сломалась. Очевидно, «связалась с компанией». (Во всяком случае так выражались матери этой страны во времена Индианы.) Дочь не уехала с Родины после окончания срока визы. Что теперь будет? Она ведь французская гражданка, ее дочь. За нелегальное проживание полагается, кажется, наказание. Приехал ее мужчина, ищет ее. А она где-то в компании. Она не появлялась у матери уже месяц. Правда, она несколько раз звонила, чтобы сказать, что она жива. И ее дочь пьет. Это плохо.

Ему, МУЖЧИНЕ ЕЕ ДОЧЕРИ, ситуация представлялась иной. У дочери ее припадок нимфомании и алкоголизма. Или алкоголизма и нимфомании. За семь лет жизни с нею ему так и не удалось определить, что являлось причиной и что следствием в этом тандеме. Запивала ли она, и как следствие открывались все шлюзы ее инстинктов, или же инстинкты, нахлынув, заставляли ее запивать. Она могла месяцами сидеть дома, читать книги, писать стихи (она писала стихи, его женщина), смотреть теле, с удовольствием готовить, шить себе юбки и платья. Но вдруг срывалась с цепи и отсутствовала три, четыре, пять дней… Почему он выносил эти исчезновения? Нужно знать его характер и характер их отношений. Со временем она превратилась для него не только в секс-объект и подругу жизни, но и в соучастника, подельника, в брата заговорщика. Да он и с самого начала не выносил ее алкоголо-нимфомании. Он дрался с ней, выгонял ее, расходился с ней и сходился. И, будучи уверен в алкоголизме, он долгое время не был уверен в нимфомании. Лишь около трех лет тому назад он впервые сумел «расколоть ее», довести ее до признания. «Где, где ты была четверо суток? Что ты мне сказки рассказываешь о каких-то подружках, у которых ты слушала музыку? На ляжках у тебя синяки, ты не девочка десяти лет, но большая женщина с задницей и сиськами! Где ты была? Ты ебалась?» Злое, враждебное и дрожащее от истерики лицо, она швырнула ему: «Да, я ебалась все эти четыре дня! Да, я не была у подруги. Ебалась. я, вот! Это ты хочешь знать? Ну так знай!» «С кем?» «Я не знаю», — угрюмо прохрипела она. «Как это ты не знаешь?» «Да вот так. Я познакомилась с ним на парти. Меня привела туда (она назвала имя общей знакомой) …позже мы пошли все в кафе. Я уже была пьяная. Из кафе я вернулась к нему. Ебаться». «И что ты все эти четверо суток валялась в постели?» «Не все, — прервала она его, — …еще он возил меня ночью по городу на его машине».