Иногда промелькнет - [51]

Впрочем, по закону больших чисел (трезвый научный анализ нужен и здесь) может случиться всякое, абсолютно нетипичное и нелогичное… терпение, выдержка, цепкость, трезвая (Краснов-то уже пьян) ориентация в обстановке!

По закону больших чисел, допускающему какой-то процент событий нетипичных, противоречащих логике — всё может быть… затеряться в большой компании — молча, терпеливо ждать конца, и потом в разбредшейся толпе, разбившейся на парочки, вдруг останется одна, которой не с кем… а что она — хуже других?.. Корректно: «Вам куда?» — «А ты проводить, что ли, желаешь? А мамочка не заругается?» Проглотим и это. Только те и возбуждают интерес, кто пытается совершить невозможное, неположенное ему… а кто с важным видом плывёт в собственном дерьме, даже и не пытаясь перебраться в чужое… обречён на самодовольную безжизненность.

Сколько времени и сил уходит на то, чтобы прорваться туда, где ты никому на фиг не нужен — но тянет почему-то именно туда!

Вот он рядом — пышный локоть, главное, не слишком хвататься за него… излишки эмоций пугают! Небрежнее! Как Краснов!

Главное — точный, душевный разговор, без выпендривания, без щеголянья эрудицией… как бы это стал делать сейчас мой «гимназический приятель» Сеня… но демонстрировать ум — самое глупое, что можно придумать сейчас. В данной ситуации ум должен не сверкать, а тихо работать, двигать дело к причалу… Байрон и импрессионисты здесь вредны… впрочем, у Сени и задача — показать себя, у меня другое на уме… впрочем, окончательная победа пока и не нужна… зачем варенье до обеда?

— А ты парень ничего — а сперва жутко мне не понравился! — вот самый ослепительный успех, который подбрасывает меня до небес! Подпрыгивая, я бегу по какой-то тусклой улице, потом, остро и радостно дыша, останавливаюсь, дурашливо (хоть никто уже и не видит меня), верчу головой:

— Куда же меня, к дьяволу, занесло? Типичные петербургские трущобы — того гляди, вынырнет Башмачкин!

Я уже спокоен и снисходителен и только твёрдо повторяю себе: «Вот так вот! вот так! И всегда буду побеждать, совершая невозможное! Запомните это!.. запомни, главным образом, ты сам! Впрочем — это, самое главное, что есть в жизни, ты вряд ли забудешь… Хотя порой забывают и главное… Бедный Сеня! Как он расстроился, когда дядя-дипломат, обещанный давно, так и не появился… Что, в сущности, нужно моему другу? Полный алогизм. Лишь я всё пронзительно вижу, всё могу!»

Я выхожу на Невский, небрежно иду, словно Данте, побывавший в аду и не утративший лоска. Да, у покосившегося домика, куда удалилась моя красавица, изрядно пованивало… видимо, какая-то свалка, скрытая манящей полутьмой. Я усмехаюсь: и время всего лишь пол-одиннадцатого — у родителей моих даже грамма волнения нет, даже раньше обычного приду — вот парадокс! Впрочем — жизнь полна парадоксами! — слегка устало думаю я.

Круг моих знакомых в этой сфере постепенно расширялся — действительно, если захочешь, всюду можно пробиться, главное — твёрдо решать, где пробиваться! И в этом мире оказались люди, которые были недовольны, хотели что-то изменить в своей жизни или просто ни за кого не могли зацепиться — а тут я! Шансы всегда есть — не надо только мыслить логически: если всё разложить по полкам, тебе точно не останется ничего.

Выплывает какая-то весьма резкая Таня по кличке «Ротатая» — вроде бы хулиганка, из какой-то полуразрушенной квартиры на абсолютно хламной Синопской набережной — но на память от неё у меня почему-то остался подписной том Алексея Толстого, который я взял у неё почитать — а жизнь развела. Таня эта весьма легко раздевалась до пояса, позволяя терзать свою веснушчатую грудь, но и только…

Потом была большая, красивая, но слегка рыхлая Нина, с которой мы даже вместе встречали далёкий пятьдесят седьмой год — познакомились с ней на танцах в Мраморном, и как-то оба выпав из тех компаний, куда горячо стремились — выпав по причине нашей некачественности, с трудом притулились в какой-то промежуточной компании, где нас фактически не знали (знакомые знакомых) и где встретили нас довольно равнодушно. Но нам уже это было неважно: главная радость — в Новый год не на улице — и на столе салат «оливье», и всё, что положено, и мы в тепле. С каким волнением тогда относились к встрече праздников! Звонишь, звонишь, вроде всё железно, и вдруг всё шатается, расплывается: то ли действительно — родители остаются, то ли просто тебя не хотят приглашать. Господи, да кто ж ты такой, если тебя никто не хочет видеть, если ты всем только мешаешь? Более сильные тревоги, чем были тогда, трудно себе представить.

И с Ниной нас соединило именно это: зацепиться хоть где-то, может, когда нас двое, мы представляем больший интерес?!

Салат, и вино, и свечи… потом укладывание — важная проблема… а тут ещё незапланированные гости! Но явного недовольства нам никто не высказывал, квартира была большая, богатая, комнат много. Мы оказались на диване прямо перед праздничным столом. Свет погас. За очень редкими исключениями, в те годы после таких праздников спать укладывались в полной парадной одежде — самой раздеться, или даже хотя бы расстегнуть молнии на румынках считалось предосудительным. Всё приходилось делать в суровой борьбе. Если после четырёх часов изнурительной, стиснутой, с горячими шёпотами, борьбы удавалось расстегнуть молнию на ботике — это считалось колоссальным успехом. Да, меняются времена. Лицо и уши горели — главным образом, от натёртости о её праздничное толстое платье, потом вдруг в щёку вонзилась булавка, забытая рассеянной портнихой. Где-то во тьме, кажется, в этой же комнате, ныл мой приятель Игорь Наумов: «Ну Лида… Ну Ли-и-ида!» Но встали мы все бодрые и довольные — Новый год был встречен, как положено, не хуже людей. Больше о Нине не помню ничего.