Иногда промелькнет - [28]

— Ну и пусть изоляция — зато теперь молния не убьёт! — я внезапно захохотал. Испуганные родители заглянули в комнату. — Ничего… ничего… всё в порядке! — отмахнулся я. Родители скрылись.

И что меня насторожило больше всего — что кепка и костюм были одного цвета и даже одной ткани… но так ли это хорошо? — вот в чём я теперь сильно сомневался… хорошо ли, когда всё одного цвета, тем более такого?

Главное, что смутно почувствовал я за этот день, — не этот костюм… я чувствовал, что он исчезнет в бездне, как всё, тем более не жаль, когда исчезает в бездне такое (и действительно, больше я этого костюма не помню)… но меня смутно и очень сильно волновало другое, более важное, от чего отделаться будет гораздо труднее, если вообще возможно… я сам. Оказывается, я очень страстный человек — не то что способный на безумные поступки, но даже весьма склонный к ним! Я вспомнил, как горело моё лицо, когда я совершал эту сделку, которая казалась мне не просто удачной, а необыкновенной, поразительной, восхитительной! Я вспомнил, как срывался голос, с какой ненавистью я кидал взгляды на моих друзей, почему-то не выражающих восторга от этой удивительной вещи и даже бездарно пытающихся что-то возражать… удивительно, как они не испепелились!

Характерно, что вскоре их не стало, они благоразумно исчезли с моего пути, дабы я их не испепелил — и ещё я вспомнил: оказывается я, с горящими ушами и с этим драгоценным свёртком в руках, домахал от Лиговки до дома, ни разу не остановившись, и даже теперь понятия не имею: по каким улицам и сколько я шёл… мелькали лишь отдельные кадры… Да… ну и тип! Надо запомнить этот случай — и в следующий раз держать себя в руках!..

Но не получалось — и я не раз ещё безумными этими вспышками огорчал себя.

Одежда не только бывает формой торжества и победы — она бывает и символом ужаса, безнадёжности твоей жизни, вроде больничной, тюремной робы!

С мучительным чувством вспоминаю свой наряд, в котором проходила моя первая ужасная любовь… Специально, что ли, издевались боги, подкидывая соответствующий случаю наряд? Это было, когда я поступил уже в институт — и родители, чтобы вознаградить меня за мои успехи, приобрели мне серый, негнущийся, словно из кровельного железа, плащ — и к нему нежнейшую, из какого-то воздушно-розового шёлка, кепку. Я и сам почувствовал сразу, что наряд неудачный, но и любовные дела мои шли крайне неудачно — такая полоса! Сколько я, вздыхая, стоял перед зеркалом, то лихо заламывая тот удивительный крепдешиновый картуз, то перегонял с бока на спину суровые складки под поясом… со вздохом 91 я понял, что если сделан какой-то шаг по отношению к влияниям моды, то это был шаг назад. Наступало время идти в институт. Родители пили чай в первой комнате… я понимал, что если надеть прежний, более-менее нейтральный наряд, то они будут огорчены. Я мужественно направился в свой тяжкий путь.

Влюблён я был в учившуюся на факультете электроприборостроения — ФЭПе — Таню Бологову… ангельское нежное личико, пышные ореховые волосы, тонкая, гибкая, время от времени поднимающая свои волшебные руки к своим пышным кудрям… трепетный, сбивающийся голос… впрочем — сбивался он больше у меня.

Вечером того же дня я мотался вокруг неё, сопровождая к дому — переходя, кажется, Большой проспект, в своём железном плаще, всё время снимая-надевая свой нежнейший картуз, что-то быстро и как бы иронически бормоча — в общем, пытаясь стремительностью движений скрыть недостатки в одежде. По её отчужденности, по её явному неуспеванию — и нежеланию успевать — за моими лихорадочными киданиями я уже чувствовал, что всё пропало: она всё реже поворачивалась ко мне и перестала отвечать на холерические мои речи, замыкаясь в себе. Помню проклятое ощущение прямо чугунного этого плаща, скребущего по тротуару… для похорон любви невозможно было найти удачней наряда! И вот я стою уже один, нелепо отражаясь в тусклой витрине углового магазина. Поворачиваюсь, со вздохом ухожу.

Правда, больше такого позора я не помню… а вообще, если обдумывать эту тему, можно сказать, что должна же, чёрт возьми, быть какая-то поддержка со стороны, хотя бы со стороны одежды!

Но — глупо думать, что наше поколение совсем убито, совсем уж без моды и наслаждений!.. Ах — нельзя выделиться вверх? Так мы выделимся вниз! Сделаем моду из нарушения обычной формы одежды!

Все мои ровесники, конечно, помнят, как нарушающим элементом стал свитер. В набор приличной одежды он никогда раньше не входил: так — для труда, для холода, для леса… И вот — появиться в свитере — просто в свитере, или даже в свитере под пиджаком. Мало кто помнит это время в деталях… и мало кто вспомнит — какой это был важный сдвиг… И не только время менялось — это в воздухе что-то менялось — можно было ходить немножко вольнее! Тут — я должен сказать комплимент советской промышленности, и пусть она, не привыкшая к комплиментам, получит его! Правда, этот её плюс заключался в… неповоротливости, но как знать заранее — что именно окажется неожиданно полезным… Уже ясно, что свитер в такой ситуации — не просто для тепла, а как бы демонстративно, с вызовом — явление опасное, чуждое… в свитерах ходили смутьяны… там было недалеко уже и до бороды. Но советская промышленность продолжала выпускать свитера! То был, пожалуй, единственный случай, единственный её медовый месяц с прогрессом. Потом она снова заняла своё место: на страже вчерашних (и позавчерашних) устоев. Но долго ещё свитер служил формой отличия человека неофициального. В свитер — бедно, но вызывающе одевалась вся демократическая волна тех лет: и физики, и лирики, и художники, и геологи, и туристы… а что они там пели, собравшись у костров? Проконтролируй! Впрочем — геологи и туристы надевали свитера и раньше, но так… а теперь уже это был знак, наша форма!