Иннокентий Анненский - лирик и драматург - [19]

Герои и героини трагедий все молоды, все они - цельные натуры. И они верны тому, что движет их жизнью. У Меланиппы - это мысль о высшей мировой правде и любовь к своим детям, у Иксиона - его гордость, его вражда к Зевсу и страсть к Гере, у Лаодамии - горе по убитому мужу, у Фамиры - одержимость музыкой. Драматургия Анненского образует целостное единство. "Пьесы Анненского представляют вполне завершенный цикл - тетралогию о человеке", пишет О. О. Хрусталева {Хрусталева О. О. Эволюция героя в драматургии Иннокентия Анненского // Русский театр и драматургия эпохи революции 1905-1907 годов: Сборник научных трудов (Ленингр. гос. ин-т театра, музыки и кинематографии). Л., 1987. С. 71.}, констатирующая, с одной стороны, своего рода симметрию главных фигур трагедий ("наличие двух пар мужских и женских образов, последовательно сменяющих друг друга"), а с другой противопоставление героини и героя первых двух пьес, как людей исключительных (царевна-философ Меланиппа и Иксион "сверхчеловек эллинского мира", как его назвал сам драматург {См. настоящее издание. С. 349.}), героине и герою последних двух, как личностям более обычным и от этого более трогательным (Лаодамия и Фамира). Но всех их отличает то, что они сохраняют высокое человеческое достоинство под обрушивающимися на них ударами судьбы, перед неразумием старших перед лицом неправедных богов.

Античный миф и античная поэзия наделяли властителей Олимпа не только сверхчеловеческими свойствами, но в не меньшей степени и человеческими недостатками и просто пороками (это особенно касается Зевса и его супруги Геры). Они себялюбивы, надменны и по своей прихоти играют судьбами людей. В "Царе Иксионе", "Лаодамии" и "Фамире-кифарэде" провозвестником и исполнителем их воли выступает Гермес. Он не скрывает того, что боги равнодушны к несчастиям человека. На обращенный к нему вопрос предводительницы хора в "Лаодамии"

О бог, ужель страданья наши точно

Для вас игра?

А жертвы? А мольбы?

он отвечает:

Они нужны, но вам... Свободны боги,

И этот мир, о женщина, для нас

Раскрытая страница книги, только...

Сочувствие к человеческим страданиям открыто выражает хор. В "Меланиппе" это - группа девушек, в "Лаодамии" - девушки, жены и вдовы, местные жительницы, дружные с героиней и постоянно общавшиеся с членами ее семьи, в "Царе Иксионе" - ореады, горные нимфы. В "Фамире-кифарэде" оба хора менад, увлеченных служением Вакху, безучастно и только с любопытством смотрят на "безлюбого" героя, которого не манят ни женщины, ни вино. Более близко к сердцу его судьбу принимают сатиры, низшие среди божественных существ древнего мира: сперва они тоже дивятся его странностям, но по мере приближения трагической развязки делаются участливее. Они вносят в ход действия, сперва лирически окрашенного, потом тревожно-трагического, некоторый комический элемент, а тем самым - и контраст, придающий целому особую динамичность. Этот контраст несомненно выделяет драму Фамиры на фоне трех предшествующих трагедий, более единых по своему эмоциональному тону, и типологически сближает ее с драмой барокко, представленной за рубежом более всего в творчестве младшего современника Анненского, австрийского драматурга-неоромантика Гуго фон Гофмансталя.

Тот факт, что первые три пьесы Анненского не зажили театральной жизнью, а четвертой не суждено было длительно удержаться на сиене, все же не позволяет считать их только театром для чтения. Сам Анненский, как свидетельствуют и мемуаристы, да и он сам (в очерке "Драма на дне" и некоторых письмах), относился к современному театру без симпатии, но именно как драматург он, не рассчитывая и не надеясь на сценическое воплощение, сделал все, чтобы читатель мог воспринять его творения и как напряженное действо, как цепь событий и переживаний, как поток нарастающих от сцены к сцене эмоций - и в то же время как богатое полнокровное зрелище. Впечатление зрелища создается средствами ремарки. Анненский показывает себя живописцем, абсолютно точно представляющим себе и цвет и овал лица персонажа, цвет глаз и волос, форму рук и те позы, которые будут принимать действующие лица, и многоцветный, насыщенный деталями пейзаж. Все эти черты очень ярко проявляются в последней из пьес, венчающей драматическое творчество Анненского. Осип Мандельштам так закончил свою рецензию на ее издание: "Она написана поэтом, питавшим глубокое отвращение к театральной феерии, и не как советы исполнителям, а как само исполнение следует понимать чудесные ремарки, в выразительности не уступающие тексту

Пляски и хоры воспринимаются как уже воплощенные, и музыкальная иллюстрация ничего не прибавит к славе "Фамиры-Кифареда"" {Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987. С. 250 (первоначально в газете "День". Спб., 1913, 8 октября. Приложение "Литература. Искусство. Наука", вып. 1)}.

Тот наполненный красками и звуками мир, который окружает персонажей Анненского и так убедительно выписан его рукой, составляет в сущности и контраст и дисгармонию с содержанием трагедий - из этого мира прекрасной природы герои и героини обречены уйти, и если их не ждет смерть или вечная пытка, то двое из них - Меланиппа и Фамира, одна по жестокому приговору суда, другой в приступе отчаяния, но по своей воле - лишаются дара зрения, радости созерцания. И тем не менее печатью безнадежности трагедии не от мечены в соответствии с принципами трагедии античной. Не случайно хор, завершающий "Лаодамию", прославляет мечту и героическое безумие: