Инкубатор для шпионов - [10]

«…Мама красивая. Мне нравится об этом думать…»

Турецкий пробежал глазами. Это было похоже на страничку из личного дневника. И как же он попал к нему в карман? Впрочем, невелика загадка. Когда девчонка схватила его на крыльце за рукав, она сунула листки ему в карман.

Но зачем?

«…Мама красивая. Мне нравится об этом думать. Я другая. Я смотрю на старую черно-белую фотографию с чуть лиловым отливом. Они стоят с папой в фотоателье (здесь рядом, за углом, оно до сих пор существует), не раздеваясь, в зимней одежде. И я как будто вижу, как стекают с маминой зеленой шапочки растаявшие льдинки и как сердится фотограф, что они так наследили. Но они не реагируют и сосредоточенно, не улыбаясь и даже чуть хмуро смотрят в объектив и терпеливо ждут, когда же вылетит птичка. Откуда я знаю, что шапочка была зеленой? Папа говорил. Обожаю эту фотографию.

Мамы не стало, когда мне был один год. Никто не знает, куда она делась. Она просто пропала, и все. Прошло столько лет, а она так и не появилась. Старшие говорят, что если бы она была жива, то обязательно объявилась бы, что бы ни произошло. Они любят поучать, что отличительная черта взрослого — это ответственность. Какая чушь. Вот мне уже четырнадцать и…

Значит, мамы не стало тринадцать лет назад.

Но я так не думаю. Вернее, я в это не верю.

Мама не умерла, а исчезла. Мне нравится так считать. Может быть, когда-то мы уже прошли по улице мимо друг друга и не узнали друг друга.

Иногда я спрашиваю о ней у Кости: какая она была? Все-таки, когда она исчезла, ему уже было пять. Все-таки в пятилетнем возрасте уже можно кое-что запомнить, ему-то тогда было пять. Одна моя подруга в четыре года научилась на компьютере чего-то там делать. Правда, тогда они, наверно, какие-нибудь деревянные были. Так вот, я спрашиваю у брата: какой была мама? Он смотрит на меня по диагонали, то есть искоса и сверху вниз, и говорит: «Высокой».

Костя всегда говорит одно и то же. Зачем? Чтобы подчеркнуть, что он пошел в маму? А я тогда — в папу? Ну и ладно, я не возражаю. Но ведь и папа ничего не рассказывает. Вернее, он рассказывает, но совсем не то, что я хотела бы знать: Почему мама погибла? Папа много лет мастерски уходит от вопросов. Наверно, ему больно об этом думать, иначе почему папа больше не женился? Я ведь знаю, у него потом были другие женщины. А может быть, и нет, может быть, ничего ему не больно, я уже давно поняла, что взрослые ко всему привыкают, а потом только вид делают — на праздниках или на похоронах. А в сущности им все — все равно. Наверно, кто-то скажет, что я злая, ну и пусть, мне тоже все равно. Я думаю только о маме. Интересно, а она думает обо мне?

Как жаль, что тогда не было видеокамер (или были? Это еще вопрос!) и нельзя увидеть маму вместе с папой. Интересно, как им было вместе?

Дядя Валя Стасов сказал, что я на маму не похожа, но такая же незаурядная личность. А вот тетя Майя говорит…»

«Дядя Валя Стасов»?!

Турецкий глазам своим не поверил и перечитал это место трижды. Ну и дела, ну и совпаденьице! Неужели к нему с неба свалилась еще одна ниточка?

Тут у него в кармане ожил телефон.

— Да?

В трубке раздался тихий, но недовольный голос Меркулова:

— Ну ты где?

— Стою на крыльце. Уже докурил, сейчас поднимусь.

— С ума сошел? — поинтересовался Меркулов. — Какая муха тебя укусила?

— А что такое?

— Выбегаешь посреди разговора. Несолидно… Мягко говоря, — добавил Меркулов.

— Ничего, Костя, пусть привыкает. Может, таким макаром в кое-то веки нормального генерального воспитаем. Как раньше говорили, в своем коллективе.

Меркулов помычал, но ничего не сказал.

— А ты сам-то, кстати, — добавил Турецкий, — неужели такие. вольные речи прямо из его кабинета ведешь?

— Я тоже вышел.

— Вот видишь!

— Что «вот видишь»? — начал уже откровенно злиться Меркулов, что с интеллигентнейшим Константином Дмитриевичем случалось нечасто. — Он мне сказал найти тебя и вернуть. Дуй назад.

Турецкому стало неловко.

— Уже иду.

И в самом деле, через полторы минуты они сидели у генерального тем же составом.

Генпрокурор, стоило отдать ему должное, ни словом, ни жестом не выразил своего неудовольствия нахальным уходом Турецкого. И даже про своих двойняшек ни разу не упомянул. И ни одной истории про чужих детей больше не рассказал, сразу перешел к делу:

— Итак, Александр Борисович, что у вас есть на этого Стасова? С чем его едят и стоит ли вообще? Насколько аппетитное блюдо?

— Не исключено, что стоит, — кивнул Турецкий, открывая приготовленную папку. — Только, боюсь, он все-таки псих. Причем очень странный.

— Конкретней, — попросил генеральный. — И сперва факты, потом ваше мнение.

Турецкий пересказал, о чем говорил со Стасовым, но про очную встречу с ним упоминать не стал. А мнение свое вообще оставил при себе, ему показалось, что этого от него сейчас не требуется.

И как в воду глядел. Шефа будто подменили.

Теперь Турецкий вспомнил, что еще утром, появившись на Большой Дмитровке, он заметил, что сотрудники жмутся по стеночкам, но тогда он не придал этому значения. А напрасно.

Ярость закипела в глазах генерального, хотя лицо оставалось беспристрастным, как на заседании коллегии Генпрокуратуры. Вообще-то Турецкий ожидал взбучку за Стасова, однако не предполагал, что так скоро. Да и странно это было: только вчера провел вечер в компании не такой-то уж важной личности — всего-навсего телефонный хулиган с поехавшей крышей, да еще и в возрасте, — а уже сегодня шеф готов всыпать ему по первое число!