В двери ворвалось сразу около пяти воинов и почти тут же вышли. Я заметил сундучок в руках.
За ними, едва не падая, оглашая округу криком, выскочил полноватый мужичок, умоляющий пощадить.
Дверцы кареты открылись и на свет показался осоловело-жирный, хрякоподобный человек в богато украшеной одежде. Тут тебе и нить золотая, и пуговицы костяные. И так пышное тело, словно торт украшено всякими висюльками и камнями. Карета заметно склонилась под весом.
— Ваше благородие, умоляю, не забирайте все деньги! — бросился в ноги мужичок.
— А ну! — едва ли не взвизгнул боярин Скотович и охраняющие воины тут же отбросили просящего подальше.
Следом выбежала женщина, вся в слезах, тоже пала в грязь, пачкая добротное платье. Я проникся к ним симпатией.
— У нас не монастырь прощения тут! — важно заявил пухлый дворянин, пуще прежнего краснея, словно варёная морковка или свекла. Противно прокашлялся. — Должен был давно налог уплатить… кхак-кхе! я тебе и так давал неделю.
Заведующий складом мужичок вдруг повернулся к жене, схватил за волосы и так поднял на ноги.
— Сгинь, дура! Пошла давай! — и, подкрепив слова пинком, толкнул её в сторону дверей.
Женщину бросило в больший плач. Она, споткнувшись, растянулась на грязных камнях, завыла от обиды и боли. К ней подбежали зеваки, тоже женщины, и помогли подняться.
— Ваше благородие, — елейно заговорил муж, — Вашими заботами мы тут все живы. Простите дурака несчастного. Отвернулась что-то от меня удача, жена вон дура. Дайте неделю срока ещё, молю Вас. Товар уже есть, осталось продать.
— Ну, — жирно проворчал Скотович и снова прокашлялся, — что бабе место указал и, что раскаиваешься — это хорошо. Кхак-кхе! Пусть люди видят, что у меня есть благодетель доброты. Даю тебе две недели срока. Верните ему сундук!
Мужичок на коленях, в слезах и соплях, начал кланяться и благодарить. Потом принял деньги и долго осыпал боярина лестными словами и пожеланиями, поминая всех известных богов.
Я с отвращением сплюнул.
— Чего? — с хитрецой глянул Иван.
— Противно! Жирный этот… грязью меня облил. Такое чувство, что не только снаружи, но и внутри.
— Ты потише, браток, — острым взглядом окинул окружающих белоглазый. — Услышат — тебе не жить.
Тон я убавил, но не пыл:
— Этот пирожок мне не соперник.
— А Гридь и два Воя в его охране?
Я сначала не понял, но быстро сообразил, что речь о чинах боевых магов. Вои — это вторая ступень развития способностей. А Гридень — третья.
— Не бреши!
— А я что? Такие слухи ходят, — пожал он плечами. — Если это правда, то от тебя мокрого места не останется. В самом прямом смысле.
Я закрыл глаза и сосредоточился на эфире. Отъезжающий отряд Скотовича растворился, слившись с синевато-серым фоном мира, но несколько бойцов остались. Четыре Новика, два Воя и тот самый Гридень. Огонь у первых и вода у последнего. Пришлось признать, что мне не тягаться с ними. Пока.
— Пошли тогда в кабак или куда ты меня звал! — зло бросил я.
— Сообразительный у меня друг, — обрадовался тот. — Было бы досадно потерять такого едва обретя.
— Мы ещё не друзья!
— Главное, что «ещё» Игорь, главное, что «ещё».
Медный Пятак оказался мутным местом. На отшибе портового района, он вобрал в себя весь преступный дух, оседающий в главном зале в виде посетителей. Моряки от роду склонны к разгулу, но и среди них есть деление. В Медном же Пятаке собираются преимущественно пираты. Иногда украшенные шрамами, но чаще изуродованные. С некой удивительной настойчивостью, они носят свои шляпы, словно признаваясь в злодеяниях. Может, конечно, снимают выходя из кабака, но тут, в мрачном полуподвальном зале, полном всякого дыма, крика и хрипа, стараются не снимать. Среди гиблого люда пираты пользуются уважением.
В виду пока низкого авторитета, наше место оказалось почти у дверей. Я сижу спиной к проходу. Постепенно начинаю понимать чего белоглазый посмеивался, усаживая именно на эту лавку. Проходящие мимо, через раз цепляют то локтем, то рукой. Или влетят спьяну. Ясно, что ждать извинений или раскаяния со стороны публики не приходится.
— Ну ты можешь и подраться, если хочешь, — оскалился Иван. Сыграл бровями и забулькал содержимым кружки.
Я фыркнул, ловя очередной внимательный взгляд из зала, — присматриваются, хотя с виду разгульничают.
— Твоего разрешения забыл спросить.
— Только без фокусов.
— Фокусы тебе цирк покажет, а у меня мастерство.
— О чём гутарим? — склонился один из команды Ивана, который Шмыга.
— О фокусах, — сказал я.
— Знаю, други, знаю, — он громко прочистил зубы и срыгнул. — Недавно кокнули стражника. Хренового мага распотрошили.
Шмыга истерично заржал, выпучив глаза.
— А фокус в том, что никто сыскать убийцу не могёт. Тю-тю, канул в землю.
— Мага? — не поверил я.
— Агась, — затряс он головой.
— Откуда известно?
— Сорока принесла, — снова заржал Хлыщ. — Бабьё теперь ссытся. Упырь, говорят, ночью бродит.
Я перевёл вопросительный взгляд на Ивана.
— Ну, он имеет в виду, что если это вампир, то он начнёт и девчат таскать.
— Зачем?
— Стихи им читать, конечно. Игорь, — скривился он, — ты чего тугодум такой?! Насильничает он их, а потом кровь всю выпьет и даже съест местами.
