Информационные войны и будущее - [31]

В связи с ситуацией в Грузии нельзя забывать еще один важный момент. Осуждая агрессию меньшинств, Шеварднадзе, по существу, применяет двойной стандарт. Ведь грузинский народ тоже был меньшинством внутри Советского Союза и ранее — внутри Российской империи. Таким образом, отделение Грузии несло в себе угрозу «общесоюзной», «общеимперской», а значит, говоря грубо и откровенно, славянской безопасности.

Если мы отбросить всю чехарду причин, следствий и моральных оценок, то останется сухая констатация факта — нынешнее развитие событий на Кавказе, во многом обусловленное отделением Грузии, несет в себе угрозу безопасности другим странам. Поэтому, например, Россия вынуждена увеличить количество войск и боевой техники в этом регионе. Но тем самым нарушается Договор об обычных вооружениях в Европе, в части так называемых «фланговых ограничений» (речь идет об ограничении вооружений, как назло, именно в этом беспокойном месте). Но это, естественно, задевает чувство безопасности Турции, которая представляет южный фланг НАТО.

Итак, на примере Грузии хорошо видна динамика распада общей концепции безопасности — а значит, и общей ее системы. Распад суверенитета сопровождается появлением множества конкурирующих концепций безопасности внутри одной страны. Каждая группа выходит на политическую арену со своим собственным чувством безопасности — иногда она и выходит на Божий свет только затем, чтобы агрессивно заявить об этом. Групповые (этнические, религиозные, корпоративные и т.п.) концепции безопасности пересекают государственные границы, и в результате в регионе складываются сложные «ансамбли безопасности». Эти ансамбли чрезвычайно динамичны и негармоничны — по сути дела, это настоящие «ансамбли опасности». Собственно говоря, и само чувство безопасности проявляется негативно — как стремление устранить ощущение угрозы. А это, в свою очередь, требует соответствующего информационного обеспечения при реализации намеченных стратегических и тактических планов.

Изменились и сами объекты, с которыми связано чувство безопасности (или ощущение опасности). В эпоху блокового противостояния это было ощущение угрозы существованию огромного политического сообщества, с которым личность фактически связывала свою судьбу. Эта угроза исходила от столь же громадного обобщенного противника (от «коммунистической опасности» или, соответственно, «мирового империализма»). Сейчас это чувство связано прежде всего с соседними этническими и религиозными группами. Реже — с более абстрактными символами, такими, как «американское господство», «имперские амбиции России», «исламский фундаментализм», «расползание ядерного оружия». Впрочем, и в этих случаях часто имеются в виду вполне конкретные субъекты, хотя, по сути, каждой из заинтересованных сторон ведется активная информационная война.

Итак, блоковая система безопасности распалась. Но возникшие на ее месте несбалансированные «ансамбли безопасности» теперь разрушают новые независимые государства, что, в свою очередь, вызывает новые угрозы.

Национальный интерес

В мире осталось не так уж много счастливых стран, которые пока еще этнокультурно однородны (например, Германия), либо пока еще обладают мощной общенациональной идентичностью (например, США). Только в этом случае государство выступает как единство территории, населения и политической власти. И только в этом случае можно всерьез говорить о едином национальном интересе или об иерархии национальных интересов — экзистенциальных, витальных, стратегических, тактических (по классификации Ч.Фримена).

На большей части посткоммунистического и постколониального ареала государства представляют собой поле конкурирующих субъектов, причем это пространство конкуренции не ограничено масштабами страны, а представляет собой неотторжимую часть регионального ансамбля, включая противоборство в информационной сфере.

Законные правительства уже не являются единственными выразителями национального интереса. Иногда они даже не являются наиболее значительными представителями своих наций. Некоторые влиятельные группы имеют свои интересы в регионах, охваченных гражданской войной. Эти интересы несовместимы ни с установлением мира, ни с национальными интересами вовлеченных стран. Однако эти группы способны эффективно воздействовать на принятие политических решений. Можно подумать, что речь идет об армии и о военно-промышленном комплексе — но это не так. Вернее, не совсем так. И армия, и ВПК — эти монолиты коммунизма — распались вместе с СССР и превратились в сложный конгломерат враждующих военно-коммерческих группировок. «Кому война, а кому мать родная».

«Неклассические» субъекты мировой политики активизируются все сильнее, и они уже фактически признаются правительствами многих весьма стабильных государств — тех государств, где пока не возникает проблема распада нации на конкурирующие группы.

Возникает довольно интересный парадокс — некое стабильное сильное государство, желая вести миротворческую политику в неких отдаленных «горячих точках», усаживает за стол переговоров и законное правительство, и вождей сепаратистов, лидеров враждующих группировок, мятежных полевых командиров. Прекратить насилие путем переговоров — замечательно. Но тем самым мятежники, сепаратисты и террористы становятся полноправными участниками политического процесса. Это их существенно взбадривает.