Инферно - [27]

Дуанте начал кивать, видимо, в знак подтверждения моих слов.

— Да, — наконец-то начал он. — Ты прав — это действительно было похоже на самый обыкновенный сон. Ты и вправду ничего не видел?

— Ничего, — ответил я. — Ни света в конце туннеля, ни рая, ни ада, ни чистилища — ничего.

— Возможно, нужно было подождать, когда мозг окончательно умрёт, — предположил Дуанте, потирая подбородок.

Я лишь пожал плечами и снова сделал затяжку.

— С каких пор ты куришь? — внезапно поинтересовался Дуанте.

— Курить я начал в четырнадцать лет, — ответил я, одновременно пуская дым.

— Но ведь бросал же?

— Бросал, — кивнул я.

— А сейчас когда начал?

— Очевидно, когда оказался в Сонвен-Исте, — ответил я, и затем начал делать ещё одну затяжку.

— После того, как Мэйн-Кун освободил вас? — спросил Дуанте.

Я выпустил дым.

— Да, — кивнул я.

— А до этого как долго не курил? — упёрто продолжал допрашивать меня Дуанте.

— К чему вы клоните? — устало проговорил я, стараясь поторопить его.

— Ты начал курить после того, как умер, разве нет?

— Да, — подтвердил я. — И что с того?

— Ты хочешь быстрее умереть снова, — заключил он.

— Хочу, — подтвердил я.

— Значит, есть что-то такое в смерти, ради чего её стоит дождаться.

Наконец-то он перестал задавать вопросы. Я спокойно докурил сигарету и затушил окурок о пепельницу.

— Возможно, — согласился я, уже собираясь уходить. — Возможно, что я и хочу умереть побыстрее.

— Возможно, мы все хотим умереть, но подсознательно оттягиваем это удовольствие, — проговорил Дуанте. — Знаешь, откуда появился инстинкт самосохранения?

— В результате эволюции? — предположил я.

— Да, но каким образом?

— Откуда мне знать? — пожал плечами я.

— А тебя интересует ответ? — пристально посмотрел на меня Дуанте.

Из-за бессонницы мне спешить было некуда, поэтому я решил не отказываться.

— Валяй — мне всё равно делать нечего, — сказал я и достал новую сигарету из пачки, приготовившись слушать его лекцию. Я сунул сигарету в рот, после чего Дуанте начал:

— Любой инстинкт — это, по сути, отработанный алгоритм действий, который передаётся из поколения в поколение через гены, верно?

— Допустим, — кивнул я, поджигая сигарету зажигалкой.

— Получается, если твои предки любили оставаться в живых, то тебе в наследство от них может достаться инстинкт самосохранения — именно отсюда он и возникает; по сути, это такая мутация. Но вопрос в другом: сколько твоих потенциальных предков не смогли стать твоими предками и погибли из-за недостатка или отсутствия этого самого инстинкта?

Я попытался понять, о чём он говорил, но не смог.

— Не понимаю, — честно признался я.

Дуанте выдохнул и явно сосредоточился в надежде сформулировать сказанное попроще.

— Сколько людей за всю историю человечества погибло, лишившись возможности стать твоими предками?

— Предполагаю, очень много, — высказался я, затягиваясь.

— Значит, наши предки — это лишь часть всех существовавших людей; и стали они нашими предками лишь потому, что были особенными — они по-настоящему любили выживать, а не принимали смерть спокойно, как все остальные люди.

— Ну и что? — устало спросил я, выдохнув дым.

— Получается, есть вероятность того, что все наши предки ошиблись, и, на самом деле, смерти нет смысла бояться. Страх смерти нам достался по наследству от наших выживших предков, а они, в свою очередь, боялись смерти без каких-либо причин — для них это всего лишь было игрой. В течении эволюции правила игры укрепились в нашем геноме, и теперь мы все в большей или меньшей степени «болеем» страхом смерти, как любой другой болезнью, передающейся по наследству.

— Я не боюсь смерти, — высказался я. — Я хочу умереть.

— Я тоже, Говард, — кивнул Дуанте. — Я тоже теперь хочу умереть. Всю жизнь я, так или иначе, боялся смерти — страх приходил от неизвестности. Но когда я умер, я почувствовал упокоение. Ты ведь тоже это почувствовал, Говард?

— Да, — кивнул я.

— Чувствуешь ли ты злость на меня за то, что я воскресил тебя на объекте «Грязь»?

— Немного, — признался я.

— И я почувствовал, когда Келвин меня воскресил, — тут же признался Дуанте, — но мне не хватило наглости сообщить об этом напрямую. Воскрешение — это и вправду что-то противоестественное. Прости меня, Говард.

— Я прощаю тебя, — кивнул я. — Откуда тебе было знать?

— Об этом можно было догадаться.

— Это не логично с точки зрения живого человека, — подметил я.

— Да, наверное, — усмехнулся Дуанте.

Я покривил губами.

— Честно говоря, я никогда не относил себя к субкультуре го́тов, но, кажется, теперь начинаю понимать их философию. Чёрт возьми, может быть, их способ жить — самый верный?

— Ты сам выбираешь, как жить, — сказал Дуанте.

— Наверное, об этом стоило думать до того, как умереть? — ухмыльнулся я.

— Да, наверное, — усмехнулся Дуанте. — И всё же я всегда был христианином, а потому принципиально не могу одобрять стремление к смерти. Я считаю, что это грех, и меня уже ничто не переубедит в обратном.

Я кивнул, показывая, что не собираюсь спорить с этим. Дуанте снова продолжил:

— Но, мне кажется, человечество уже совершило грех, начав использовать этот ресурс — «эссенцию жизни». Она не должна была достаться простым смертным. Ты хоть представляешь, что́ случится, если жители Земли или Хакензе узнают об «эссенции жизни»?