Infernaliana. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - [348]
Завершив эту речь, дом>{471} Арбуэс знаком приказал освободить несчастного от цепей, а затем ласково обнял его. Следом настала очередь fra редемптора, который смиренно попросил еврея простить его за страдания, причиненные ему во имя искупления; потом раввина поочередно, не снимая капюшонов, заключили в объятия оба служителя. Когда церемония была завершена, узник, совершенно сбитый с толку, был оставлен в темноте один.
Ребе Азер Абарбанель, отупевший от страданий, с пересохшим ртом, некоторое время бездумно взирал на запертую дверь. — «А запертую ли?..» Эти слова, неожиданно для него самого, пробудили в его бессвязных мыслях смутные образы. Дело в том, что он увидел, как на мгновение в просвете между стеной и дверью мелькнул свет фонарей. Робкая искра надежды, пробившаяся через его ослабевший рассудок, взволновала его существо. Он пополз навстречу замеченному им необычному явлению! И очень медленно, с бесконечными предосторожностями просунув палец в просвет, он потянул дверь на себя. О чудо! По какой-то странной случайности служитель, запиравший его камеру, повернул большой ключ немного раньше, чем произошло соприкосновение дверного края с каменным косяком. Таким образом ржавый язычок замка не вошел в гнездо, и дверь сама встала на прежнее место.
Раввин осмелился выглянуть наружу.
Под покровом синеватой темноты он прежде всего различил высящиеся полусводом землистого цвета стены с выбитыми в камне винтообразными ступенями; прямо же напротив него громоздились пять или шесть каменных плит, своего рода черная паперть, за которой открывался просторный коридор, где снизу просматривалось только несколько арок.
Итак, он дополз до края этой паперти. Да, перед ним действительно был коридор, и какой длинный! Бледный, словно отблеск сновидения, свет ослепил его: под сводами, одна за другой, висели чадящие масляные лампы, в них то и дело вспыхивали тусклые огни, окрашивая блеклой синевой воздух, — конец коридора терялся далеко во мраке. И нигде, ни с одной стороны — ни одной двери! Только слева от него, на уровне пола, несколько забранных частой решеткой отдушин, помещенных в углублениях стены, пропускали сумеречный свет — судя по кровавым полосам, ложившимся на каменные плиты пола, за стенами темницы садилось солнце. А какая жуткая тишина!.. Однако там, в глубине этого сумрака, мог находиться выход, ведущий на свободу! Искорка надежды еврея упорно не угасала: она была последней.
Итак, не раздумывая, он рискнул выползти в коридор и, минуя отдушины, постарался слиться с темными камнями стен. Он продвигался медленно, всем телом вжимаясь в пол, — и сдерживая крики боли, когда задевал свежую незажившую рану.
Внезапно раздалось шлепанье сандалий — и эхом прошелестело под сводами каменной галереи. Он содрогнулся; к горлу подкатил страх; зрение помрачилось. Как же так? Неужели это конец? Он съежился, на корточках заполз в какое-то углубление, и, полумертвый, принялся ждать.
По коридору торопливо шел служитель. Грозный, с опущенным капюшоном, он промелькнул, сжимая в руке приспособление для вытягивания жил, и исчез. От сильного потрясения, словно стальным обручем сдавившего раввина, жизненные силы окончательно оставили его, и около часа он сидел, не в состоянии даже пошевелиться. В ужасе представив себе, какие зверские пытки ему уготованы, если его снова схватят, он чуть было не решил вернуться обратно в камеру. Но надежда по-прежнему нашептывала ему в душу свое волшебное быть может, несущее утешение в самых горестных печалях! И чудо произошло! Он перестал сомневаться! Он пополз дальше, навстречу призраку спасения. Изнуренный страданиями и голодом, дрожа от страха, он двигался вперед! Но бесконечный склеп коридора, казалось, таинственным образом становился все длиннее! И он, продолжая движение, неотрывно вглядывался во тьму, туда, где должен был находиться спасительный выход.
Но вот снова зазвучали шаги, на этот раз менее торопливые и более тяжелые. Возле него в сером сумраке возникли две черно-белые фигуры инквизиторов в широкополых шляпах с загнутыми полями. Инквизиторы вполголоса переговаривались, размахивая руками: было ясно, что они ведут спор по какому-то очень важному вопросу.
От этого зрелища ребе Азер Абарбанель закрыл глаза: сердце его колотилось так, словно вот-вот разорвется; от ужаса он покрылся холодным потом, и лохмотья его промокли; застигнутый врасплох, он замер под чадящей лампой, прижавшись к стене и вознося молитву Богу Давидову.
Приблизившись к нему, оба инквизитора остановились прямо под лампой — наверняка совершенно случайно, сообразно течению спора. Слушая своего собеседника, один из них повернулся и уставился на раввина! И от этого взгляда, невидящее выражение которого несчастный сначала не разглядел, он почувствовал, как раскаленные щипцы вновь язвят его истерзанную плоть; он снова превратился в истошный вопль и кровоточащую рану! Когда монашеская сутана слегка коснулась его, он, изнемогающий, весь задрожал, тяжело дыша и мигая глазами. Но странное и одновременно естественное явление: инквизитор, поглощенный спором, глубоко озабоченный собственными доводами и аргументами собеседника, смотрел на еврея и
