Инес души моей - [69]

— Проклятый Мичималонко, гнусный индеишка! Попадись мне только, я тебя на кол посажу! — в бешенстве рычал Педро де Вальдивия.

Не успели мы осознать весь ужас этого известия, как приехали Вильягра и Агирре с подтверждением того, о чем шпионы Сесилии начали предупреждать несколькими неделями раньше: к долине стягиваются тысячи индейцев. Мужчины с оружием и в боевой раскраске небольшими группами двигались в направлении Сантьяго. Прикрытием им служили леса, горы, земля и даже облака. Педро, как всегда, решил, что лучшая защита — это нападение. Он выбрал сорок проверенных солдат и на рассвете следующего с ними дня спешно отправился в сторону Марга-Марга и Конкона проучить тамошних бунтарей.

Мы остались в Сантьяго, чувствуя себя совершенно беззащитными. Слова Франсиско де Агирре как нельзя лучше определяли наше положение: мы были у черта на куличках и со всех сторон окружены голыми дикарями. Мы остались без золота и без корабля. Это была полная катастрофа. Капеллан Гонсалес де Мармолехо собрал нас всех на мессу и произнес пламенную речь о вере и смелости, но и это не помогло поднять дух испуганных жителей города.

Санчо де ла Ос воспользовался обрушившимися на нас несчастьями, чтобы во всех бедах обвинить Вальдивию, и таким образом увеличил число своих сторонников до пяти человек. Среди них был несчастный Чинчилья, один из тех двадцати солдат, которые присоединились к нашей экспедиции в Копиапо. Мне никогда не нравился этот человек, потому что он был трус и притворщик, но я не могла себе и представить, что он к тому же глуп как пробка. Его идея — убить Вальдивию — не отличалась новизной, только на этот раз у заговорщиков не было даже пяти одинаковых кинжалов: они хранились на дне одного из моих тюков. Чинчилья был так уверен в гениальности своего плана, что, пропустив несколько стаканов спиртного, вырядился шутом в костюм с колокольчиками и бубенцами и пошел выделывать коленца на площади, пытаясь передразнивать губернатора. Конечно, Хуан Гомес его тут же арестовал и едва показал ему пыточные зажимы и объяснил, на какие части тела он их ему поставит, как Чинчилья обмочился от страха и донес на своих сообщников.

Педро де Вальдивия вернулся еще поспешнее, чем уехал, потому что его сорок храбрецов никоим образом не могли тягаться с тем бессчетным числом индейских воинов, которые продолжали прибывать в долину. Ему удалось спасти несчастных янакон, которые остались в живых после резни в Марга-Марга и Конконе и прятались в зарослях, едва держась на ногах от голода, холода и страха. Столкнувшись с несколькими группами неприятеля, он сумел рассеять их благодаря потрясающей удаче, которая до тех пор его не подводила, взял в плен трех касиков и привез их в Сантьяго. С ними вместе у нас стало семь заложников.

Для того чтобы деревня была деревней, а город — городом, там должны рождаться и умирать люди. Но, по-видимому, испанским поселениям необходимы еще и казни. Первые казни в Сантьяго состоялись на той же самой неделе. После короткого судебного разбирательства — на этот раз с применением пыток — заговорщики были приговорены к немедленной смерти. Чинчилья и двое других были повешены на горе Санта-Лусия, и их тела несколько дней были предоставлены милости ветров и огромных чилийских ястребов. Четвертого обезглавили в тюрьме: дворянские титулы помогли ему избежать подлой смерти на виселице. Ко всеобщему удивлению, Вальдивия снова помиловал Санчо де ла Оса, главного подстрекателя к бунту. На этот раз я наедине с Педро позволила себе не согласиться с его решением: ведь королевских грамот больше не существовало, де ла Ос подписал документ об отказе от претензий на завоевание Чили, и Педро уже был законным губернатором. Этот фанфарон де ла Ос причинил нам слишком много беспокойств и заслуживал самого сурового наказания. Что в очередной раз спасло его голову от плахи, я уже никогда не узнаю. Педро отказался объяснять мне что-либо, а я к тому времени уже поняла, что, имея дело с такими мужчинами, как он, лучше не настаивать. К тому же за тот год, богатый на волнения и несчастья, Вальдивия сделался еще более раздражительным и вспыльчивым. Поэтому мне пришлось прекратить расспросы.

Под сенью самых прекрасных в мире растений, в прохладной глубине джунглей южного Чили, в тишине корней, стволов и благоуханных крон деревьев, в тени величественных вулканов и горных хребтов, рядом с изумрудными озерами и пенистыми реками, берущими свое начало от тающих снегов, собрались племена мапуче, чтобы провести особую церемонию — собрание старейшин, глав родов, токи, вождей-лонков, колдуний-мачи, воинов, женщин и детей.

Племена потихоньку прибывали на лесную поляну, похожую на огромный амфитеатр и располагавшуюся на вершине холма, которую люди уже разметили ветками священных деревьев — араукарии и канело. Некоторые семьи проделали путь в несколько недель под дождем, чтобы прийти на эту встречу. Кое-кто прибыл заранее и уже построил себе шалаши и хижины, настолько сливающиеся с окружающей природой, что их было не заметно даже с расстояния всего в пару саженей. Те, кто пришел позже, соорудили навесы из ветвей и листьев и растянули шерстяные покрывала. По вечерам они готовили еду, которой делились друг с другом, пили чичу и мудай, но понемногу, чтобы не захмелеть. Они собрались, чтобы обменяться новостями, и рассказывали их неспешно в поэтических и торжественных выражениях, начиная рассказы с истории своего рода, передаваемой в неизменном виде из поколения в поколение. Они говорили и говорили — это было самое важное. Перед каждым жилищем горел костер, и его дым растворялся в тумане, который окутывал землю на рассвете. Маленькие костерки горели в тумане, освещая молочный пейзаж зари. Молодые люди вернулись с реки, где они плавали в ледяной воде, и принялись раскрашивать себе лица и тела ритуальными красками — желтой и синей. Касики облачились в небесно-голубые, черные и белые накидки из вышитой шерсти, повесили на грудь