Инес души моей - [58]

— Что я натворил! Что с нами сделалось, любовь моя? Прости меня, Инес! Прошу тебя, давай забудем все это… — заговорил он.

Мы так и остались лежать, обнимая друг друга, с замиранием сердца шепча объяснения, прощая друг друга. Наконец мы, истощив все силы, заснули, так и не занявшись любовью.

С этого момента утраченная любовь стала возвращаться к нам. Педро снова стал ухаживать за мной страстно и нежно, как в самом начале. Мы совершали небольшие прогулки, всегда под охраной нескольких солдат, потому что воинственные индейцы могли атаковать в любой момент. Обедали мы наедине в нашей палатке, а перед сном он читал мне, а потом целыми часами ласкал меня, чтобы доставить мне то удовольствие, в котором так недавно отказывал.

Он желал детей так же, как и я, но я все не беременела, несмотря на молитвы Деве Марии и снадобья, которые готовила Каталина. Я бесплодна, я не смогла зачать ребенка ни с одним мужчиной из тех, кого я любила, — ни с Хуаном, ни с Педро, ни с Родриго, — ни с теми, с кем меня связывали лишь краткие тайные встречи. Но думаю, что и Педро был бесплоден, потому что у него не было детей ни от Марины, ни от других женщин. «Завоевать славу и оставить по себе память» — вот зачем он отправился в Чили. Быть может, таким образом он пытался отыграться за династию, которую не смог основать. Он оставил свое имя в истории, хотя и не смог передать его своим потомкам.

Педро был столь предусмотрителен и терпелив, что научил меня обращению со шпагой. Кроме того, он подарил мне нового коня взамен того, что я отдала Эскобару, и поручил своему лучшему наезднику обучить скакуна. Военный конь должен повиноваться всаднику инстинктивно, потому что наездник будет занят оружием. «Никогда не знаешь, что может случиться. Раз ты настолько храбра, что поехала со мной, ты должна уметь защищаться не хуже, чем любой из моих людей», — сказал мне Педро. Это была очень благоразумная мера. Те, кто лелеял надежду отдохнуть от тягот пути в Копиапо, очень скоро разочаровались, потому что индейцы нападали на нас, стоило немного ослабить бдительность.

— Мы отправим послов и объясним им, что мы пришли с миром, — сказал Вальдивия на одном из советов со своими главными капитанами.

— Это плохая идея, — отозвался дон Бенито, — ведь они, без сомнения, помнят, что произошло шесть лет назад.

— Что вы имеете в виду?

— Когда мы прибыли сюда с доном Диего де Альмагро, чилийские индейцы не только вели себя дружелюбно, но и одарили нас золотом, которое собирали в качестве дани Инке — они уже знали, что его свергли. Но подозрительному аделантадо этого показалось мало, и он разными посулами созвал индейцев на совет и, как только завоевал их доверие, приказал нам напасть на них. Многие погибли в этой бойне, но тридцать касиков мы взяли в плен. Их привязали к кольям и сожгли заживо, — рассказал дон Бенито.

— Зачем вы это сделали? Разве не лучше жить в мире? — возмущенно спросил Вальдивия.

— Если бы Альмагро не сделал это первым, индейцы бы поступили так же с испанцами чуть погодя, — вмешался Франсиско де Агирре.

Чилийцы больше всего жаждали заполучить наших коней, а боялись они больше всего собак, поэтому дон Бенито приказал поместить лошадей в загон и охранять его собаками. Полчища здешних индейцев повиновались трем касикам, во главе которых, в свою очередь, стоял могущественный Мичималонко. Он был хитрый старик: прекрасно понимая, что сил штурмовать лагерь уинок у него недостаточно, он решил взять нас измором. Это его воины тайно похищали у нас лам и лошадей, портили запасы провианта, похищали наших индианок, нападали на группы солдат, выходившие из лагеря за едой и водой. Так они убили одного солдата и нескольких наших янакон, хотя янаконы к тому времени поневоле выучились сражаться, потому что иначе шансов выжить у них не было вовсе.

Весна началась в долине и в горах, склоны покрылись цветами, воздух потеплел, и стали рожать индианки, кобылы и ламы. Нет животного более прелестного, чем детеныш ламы. С появлением новорожденных, принесших нотку радости в жизнь загрубевших испанцев и измученных янакон, настроение в лагере улучшилось. Реки, мутные зимой, стали прозрачными и более полноводными — в горах таял снег. Стало много травы для животных, дичи, зелени и фруктов — для людей. Оптимизм, принесенный весенним воздухом, ослабил бдительность, и тогда, когда мы меньше всего этого ожидали, у нас сбежали двести янакон, а за ними — еще четыреста. Они просто испарились как дым. Сколько по приказу сурового дона Бенито ни стегали кнутами надсмотрщиков — за то, что недоглядели, — и индейцев — за то, что пособничали, — узнать, как этим янаконам удалось убежать и куда они направились, так и не удалось. Очевидно было одно: они не могли далеко уйти без помощи чилийцев, которые нас окружали, потому что иначе бы их перебили. Дон Бенито утроил количество караульных и приказал держать янакон связанными день и ночь. Надсмотрщики непрерывно патрулировали лагерь с кнутами в руках и в сопровождении собак.

Вальдивия дождался, когда у жеребят и маленьких лам окрепнут ноги, и тут же отдал приказ продолжать движение на юг, к райскому месту, о котором рассказывал дон Бенито, — к долине Мапочо. Мы знали, что «Мапочо» означало почти то же, что и «мапуче»; что нам придется столкнуться с дикарями, которые заставили отступить пять сотен солдат и по крайней мере восемь тысяч янакон Альмагро. У нас было всего сто пятьдесят солдат и меньше четырехсот непокорных янакон.