Индукция страсти - [3]

– Нет, мы едем на приём, который устраивают твои родители. Предпраздничный банкет в вашем загородном доме, где ты и остановишься на два дня. Это приказ твоего отца, Эйс, прости, но тебе придётся встретиться со своей семьёй раньше, как и со многими забытыми людьми из твоего окружения. Это не обсуждается, – он делает паузу, словно позволяя мне вставить слово, но вдруг поднимает руку и зажимает мой рот.

– Нет, даже не думай меня запутать своими заумными фразами, которые никто так и не понимает. Ты едешь домой, – с силой отбрасываю его руку и кривлюсь, стирая с себя его прикосновения.

– Это была вынужденная мера, потому что я уже стар и не могу слушать тебя с наигранным восхищением, как раньше, – наблюдая за тем, как я вытираю рот рукавом пальто, добавляет Декланд.

– С каких пор ты стал сторонником насилия и нападений? – Спрашиваю его.

– С тех пор как ты не оставил мне выбора. А сейчас подготовься, мы подъезжаем, – он головой показывает вперёд.

Нет. Я не хочу. Для меня возвращаться в родительский дом, в котором я провёл целых восемнадцать с половиной лет, подобно аду. Я избегаю увеселительных мероприятий. Я избегаю общения. Я избегаю людей, ведь они слишком глупы и прозаичны. Я избегаю того, что любят мои родители и моя семья. Не знаю, откуда во мне столько недовольства к обстоятельствам, в которые позволил себя загнать, но я не хочу. Не хочу, и точка! Да, это больше подобает маленькому избалованному мальчику, коим я не помню себя. Но если я чего-то не хочу, то в моём разуме произойдёт сбой, и я могу сделать что-то очень безнравственное, грубое и жестокое. Хотя я обычно так и делаю, но это превысит все самые страшные опасения Декланда.

Я не могу сказать точно, существует ли страх, как эмоциональная сторона восприятия, сужающая всё до маленькой точки перевёрнутой призмы реальности. Но уверен, что существует отторжение происходящего, вызванное отвращением к не желаемым действиям. Я бы это описал, как насильственное принуждение быть человеком.

– Пять машин перед домом, ещё несколько в гараже. Здесь, по моим подсчётам, не менее сорока трёх человек, сорока пяти вместе с нами. Это не просто предпраздничный ужин, а нечто грандиозное и необычное даже для нас. Ни отец, ни мать никогда не впускали в это поместье столько народа, – монотонно замечаю я, поднимая ворот пальто. На ресницы падают капли дождя. Хорошо. Он холодный, а я это люблю. Хотя бы что-то мне нравится. Дождь.

– Вообще-то, сегодня за ужином будет сорок шесть человек. Мы с тобой идём, как пара, – поправляет Декланд с улыбкой, вызывая у меня недовольное фырканье. Я никогда не ошибаюсь. Никогда. Здесь не может быть сорока шести человек. Сорок пять.

Пять машин. В первой…

– Подожди, ты сказал, что мы пара? – Когда до меня доходит смысл его слов, я обрываю мысленные алгоритмы и поворачиваюсь к нему, расправившему чёрный зонт над нами.

– Верно, я сегодня без супруги, она поехала в Манчестер помочь с нашим первым внуком. Ты, здесь и говорить нечего, как обычно, один. Выходит, мы с тобой пара, – кивает он, считая, что это очень остроумно.

– Я не против меньшинств, но лучше быть нечётным гостем, чем парой с престарелым маразматиком, – возмущаюсь я.

– Эйс, это оскорбление, – цокает Декланд.

– Это констатация факта. Ты слишком дотошен и обожаешь симметрию. К тому же ты носишь два обручальных кольца, потому что одно, по твоему мнению, скучает без двойника на другом пальце. Ты не даришь ничего, что не имеет пары, и это лишь малость, но явно доказывающая одну из разновидностей маразма, которому подвергаются люди, достигшие шестидесятилетнего возраста, порой и раньше.

Мы останавливаемся у дверей, которые моментально распахиваются, и жуткий шум, невыносимая вонь смешавшихся ароматов еды, алкоголя, духов, дезодорантов, одеколонов, цветов, спёртости наполняют меня до тошноты.

– А теперь слушай меня, Эйс. Не порть вечер, как и отношения с семьёй, они ждали тебя, нервничают и волнуются, потому что у них для тебя много новостей. Поэтому будь хорошим параноиком, не оскорбляй людей, не анализируй, а лучше, вообще, не думай о том, чтобы высказать своё уникальное восприятие этого мира. Всё ясно? – Чётко выговаривая, он приближается ко мне. Но его роста не хватит, чтобы накрыть меня своей тенью и хотя бы немного напугать. И это вызывает лишь сочувствие. Столько усилий, чтобы я не был самим собой, а вновь показал всем, как рождается ложь и пыль.

– У меня есть грандиозная идея. Я лучше сейчас развернусь, даже вспомню, как присвистывать, и направлюсь в машину. Вернусь в удобный салон и поеду в свой дом, где никто не пожелает со мной говорить, и я, наконец-то, займусь делом, – спокойно предлагаю я.

– С годами ты становишься хуже, настолько, что начинаешь меня раздражать, а когда-то я защищал тебя и выгораживал. Но не сегодня. Живо в зал и используй улыбку. Боже, прекрати это делать, так тебя за маньяка примут. Хорошо, не улыбайся, просто… пожалуйста, Эйс, будь терпим к людям и к своим родителям. Пожалуйста, ради меня, – от его жалостливого тона, говорящего о том, что он паникует и не желает разрушить идеализированную картину праздника, меня передёргивает.