Индия. Записки белого человека - [61]

Когда-то, в университете, я играл в футбол за сборную факультета. Шел матч с матфаком. Я прыгнул за мячом вместе с вьетнамцем из команды противника — оба хотели ударить по нему головой. Я дотянулся и ударил. А вьетнамец был ниже ростом, он дотянулся лишь до моего носа.

Мне трудно дается это место. Там — пробка. Стоит мне схватить хотя бы легкий насморк, как правая ноздря перестает дышать. Все дело в переломе, я физически чувствую, с каким усилием проходит воздух вдоль этого участка. Где-то здесь должны быть гайморовы пазухи. А еще следы аденоидов, которые мне вырезали в десятилетнем, что ли, возрасте. Тогда меня насильно кормили мороженым — на третьей порции я начал кричать и мотать головой из стороны в сторону. От этого начавшая застывать кровь снова полилась ручьем.

Впрочем, что и где должно находиться — лишь догадки. Я не чувствую ни пазух, ни шрамов от аденоидов. А чувствую я, как расширяется проход и, образуя спрятанную уже в полной темноте пещеру, уходит куда-то вниз. «Проход между носом и ртом, носоглотка!» — догадываюсь я. Ах, как жаль, что я не знаю анатомии! Куда ползет луч прожектора, это крошечное пятно внимания? Не знаю, ничего не знаю! Чувствую только, как реагирует слизистая, словно ее щекочут павлиньим пером. И хочется вырвать. Нет, в самом деле, хочется вырвать! Засунул, понимаешь, пальцы в рот и тужишься. Но пальцы — вот они, на коленях! Это мое внутреннее зрение, это оно орудует во рту! Я чувствую собственные гланды — в отличие от аденоидов, они у меня целы. И дальше — нёбо. Здесь тоже щекотно. А по краям языка кисло, словно железные усики плоской батарейки — таких уже и не выпускают! — одновременно поднес к языку. А под языком, у перепонки, льются потоки слюны! И я едва успеваю ее сглатывать, сглатывать, сглатывать. Я не могу прекратить это дурацкое занятие по собственной воле — мной владеют восторг, и радость, и гордость. Но звучит гонг, означающий конец медитации и окончание пятого дня. Дня, который чуть не стал для меня последним на курсах Випассаны.

Битва на крыше

Я был в таком восторге от путешествия по собственному телу, что совсем забыл об опасности: медитация — путь к равновесию ума, и любые переживания, приятные или нет, плохи. В дальней перспективе они ведут к страданиям, а в ближней — затрудняют практику. Мудр Будда! Подтверждение тому я получил на следующий день и опять же на собственной шкуре — утренняя медитация не шла ни в какую! А после обеда со мной произошел случай, запомнившийся всем однокурсникам.

Территория лагеря, поначалу казавшаяся просторной, примерно к середине срока, когда организм привык к режиму, стала тесной и недостаточной. Тело просило прогулок, свежего воздуха и просто освобождения из надоевших четырех стен. Места для сотни студентов и работников Дхаммы явно не хватало. На единственной небольшой площадке между жилыми корпусами и столовой поодиночке, с опущенными долу глазами — не дай бог встретиться взглядом! — гуляли студенты. Нередко их пути пересекались, и тогда сблизившиеся молчальники предпринимали попытки разойтись. Без слов, без жестов и без взглядов это было непросто. Еще имелась короткая, метров в пятьдесят, тропинка, ведшая к туалету. По ней бродить было приятнее, но разойтись получалось еще труднее.

Примерно на третий день я взобрался на крышу пристройки к медитационному залу и неожиданно для себя нашел замечательное место для послеобеденного отдыха. Собственно, это была не крыша, а незавершенный второй этаж. Из плотно пригнанных перекрытий тут и там торчали поржавевшие металлические прутья. Вероятно, их должны были использовать в качестве каркаса для будущих бетонных столбов, но что-то этому помешало.

В следующие дни, взяв из комнаты байковое одеяло, я незаметно взбирался по боковой лестнице в свое убежище. Расстелив одеяло на плитах, я ложился на спину и смотрел в небо. Что может быть прекраснее такого вот беззаботного взгляда в небеса! Там, в небольшой синей лагуне, со всех сторон ограниченной ветками огромных горных сосен, часами не двигая крыльями, парили белые орлы. С земли они казались совсем крошечными, особенно когда в нескольких сантиметрах от носа зависала чудовищного размера мошка. А еще на крыше жили божьи коровки. Нет в мире насекомых прекраснее! И цвет хорош, и форма. И главное, они совершенно безвредны! А если перевернуть божью коровку на спину, то она будет забавно сучить ножками до тех пор, пока из-под красных с черными кружками хитиновых крыльев не высунется еще одна пара крыльев — тоже, впрочем, хитиновых — прозрачных. Опершись на эти вторые крылышки и используя их в качестве домкрата, божья коровка приподнимется, перевернется и улетит. Улетит к себе на небо, где ее детки кушают котлетки…

Так я и лежал, наблюдая живую природу, и сам при этом чувствовал себя совершенно счастливой ее частью. Волновало меня лишь то, как скрыть свое замечательное убежище от бродивших внизу сокурсников.

На шестой день после обеда, взобравшись на крышу, я обнаружил там двух обезьян. Обезьяны сидели в противоположных углах, по диагонали одна от другой, и были заняты каждая своим делом. Перед началом курсов нас предупредили, что обезьяны вокруг лагеря водятся во множестве и могут быть агрессивными: при встрече с ними, как и при встрече с коллегами-курсантами, следовало отводить глаза, чтобы не раздражать животных. Так я и сделал. Не глядя на непрошеных гостей, я расстелил одеяло и расположился для послеобеденного отдыха.