Индивидуализированное общество - [54]

Существует и еще одна, причем веская причина, по которой современные бедняки, «клиенты социальных служб», могут превратиться из предмета жалости и сочувствия в объект презрения и гнева. Все мы в той или иной степени воспринимаем мир, в котором живем, как ненадежный, полный риска и опасностей. Наше социальное положение, наша работа, рыночная цена наших навыков и умений, наши партнеры, соседи и друзья, на которых можно положиться, - все это нестабильно и уязвимо, все это не похоже на спокойную гавань, где можно было бы бросить якорь своего доверия. Жизнь потребителя, постоянно стоящего перед выбором, также не назовешь спокойной: куда деться от вечных сомнений по поводу разумности того или иного каждодневно производимого выбора; как относиться к объектам желаний, быстро теряющим свою привлекательность, и предметам гордости, которые за одну ночь могут обернуться клеймом позора; что можно сказать о собственном образе, который мы отчаянно стремимся создать и который имеет привычку быстро выходить из моды и терять привлекательность еще до того, как мы его обрели? В самом деле, наша жизнь полна беспокойства и страха, и лишь немногие люди не захотели бы в ней ничего изменить, если бы им представился такой шанс. Наше «общество риска» сталкивается с ужасающей проблемой, когда дело доходит до примирения его членов с неудобствами и страхами повседневной жизни. Решение именно этой задачи бедняки, рассматриваемые как «андеркласс» изгоев, в некоторой степени облегчают. Если их образ жизни является единственной альтернативой тому, чтобы оставаться в игре, то риски и ужасы гибкого мира и пожизненной двойственности представляются несколько менее отталкивающими и несносными: они кажутся более приемлемыми, чем те ситуации, которые могут возникнуть. Можно не без некоторого цинизма сказать, что наше душевное равновесие, наше примирение с жизнью, да и любое удовольствие, получаемое от жизни, с которой мы примирились, - все это психологически зависит от страданий и нищеты бедных изгоев. И чем несчастней и мучительней их судьбы, тем менее несчастными чувствуем себя мы сами.

Таким образом, чем невыносимей участь бедняков, тем лучше выглядит судьба всех остальных. И это плохая примета для перспектив солидарности с представителями бедных слоев, той солидарности, которая легко и естественно формировалась во времена, когда большинство людей страдало в основном от гнетущей рутины тяжкого труда и обременительных хлопот в повседневной борьбе за выживание. Между участью работающего и участью безработного бедняка существовало тесное внутреннее сходство, и для занятых на производстве не составляло труда войти в положение безработных. Если и те и другие были несчастны, то они были несчастны по сходным, в общем и целом, причинам, и их страдания различались лишь по силе, а не по существу. Сегодня, напротив, сострадание к людям, живущим на пособие, нелегко приходит к большинству из нас. И они, и мы можем быть несчастны, но совершенно очевидно, что мы несчастны по разным причинам - наши проблемы имеют явно отличные друг от друга формы и не очень легко переводятся на понятный друг другу язык.

Страхи, повседневно преследующие большинство из нас, возникают из недостаточной защищенности нашего благосостояния; бедные же, напротив, намного более уверены в постоянстве своей нищеты. Если мы страдаем, то потому, что наша жизнь подвижна и неустойчива; однако неустойчивость - это последнее, на что люди, обреченные на нищету, начинают жаловаться. Они страдают от ничтожности своих шансов в мире, который бахвалится тем, что он предлагает беспрецедентные возможности всем и каждому; мы же пытаемся рассматривать отсутствие у них каких бы то ни было шансов как свободу от замучивших нас рисков. Их доход может быть ничтожным, но он, по крайней мере, гарантирован; что бы ни случилось, чеки из службы социального обеспечения приходят регулярно, и этим людям не приходится ежедневно самоутверждаться, чтобы быть уверенными в завтрашнем дне. Не делая ничего, они получают ту определенность, которой мы, столь же очевидно, сколь и тщетно, стремимся достичь, и радуются ей. Поэтому схемы перехода «от обеспечения пособием к обеспечению работой» могут рассчитывать на открытую или хотя бы молчаливую поддержку большинства неустойчиво занятых: пусть и других, как и нас, бьют волны рынка труда, пусть их преследует та же неопределенность, какая мучает и нас...

Итак, утрата государством благосостояния его привлекательности стала предопределенной. Богатые и сильные считают его плохой инвестицией и пустой тратой денег, тогда как менее состоятельные и влиятельные не ощущают солидарности с клиентами системы социального обеспечения и уже не видят в их проблемах зеркального отражения собственных невзгод. Государство благосостояния заняло оборону. Оно вынуждено извиняться и вновь и вновь повседневно разъяснять свое предназначение. И в этих разъяснениях оно вряд ли может использовать самый популярный язык наших времен, язык процентов и прибыльности. По сути, можно сказать даже больше: не существует никаких рациональных доводов в пользу дальнейшего существования государства благосостояния. Забота об уровне жизни «резервной армии труда» могла быть представлена как разумная практическая мера, даже как веление разума. Поддержание жизни, причем приемлемой, «андеркласса» попирает всякую рациональность и не служит сколь-либо видимой цели.