Инцидент - [35]

– Не знаю, – признался Журавлёв. – Плохо, наверное. Только это же беда, а не повод пугаться. Вы бы помогли ему, в самом деле. Жена всё-таки.

– Я честно пыталась.

– И как?

– У нас был друг. Близкий. Можно сказать, друг семьи. Они с Тором служили вместе, потом Академия, потом МГБ. Толик Степаненко. Девушка у него была, Леся. Всё никак не могли пожениться… Так вот. Леся серьёзно заболела, что-то с почками. Её увезли в реанимацию. А Карибский со Степаненко в этот момент были на задании, где-то под Ельчанском. Возвращается мой Торчик с операции, ест ужин, и ложимся мы в постель. Тут он говорит, спокойным таким голосом: «Знаешь, Танёк, а я Толю застрелил».

Она замолчала, поперхнувшись, будто старые переживания застряли в горле. Молчал и Журавлёв. Наконец Татьяна справилась с собой и продолжила.

– Тор сказал, что им по беспроводке передали про Лесю. И повторили приказ работать по плану. Толик психанул. Говорит, мол, ухожу в Победоград. Возьму двух оперативников в сопровождение и ухожу. Тор ему: нельзя, приказ. Степаненко его послал, плевать, мол, на приказ, у меня невеста в реанимации. Говорит: «Будь человеком, Карибский!» Тор ответил в том духе, что приказ, секретная операция, и если он попытается уйти, он его застрелит. И застрелил. Как, спрашиваю. А он мне отвечает: «Степаненко с пистолетом наголо вышел из расположения – никто не смог его остановить, а я взял винтовку и выстрелил ему в затылок». Сказал, отвернулся и уснул. А утром пошёл на службу.

– Ничего себе, – только и смог ответить Журавлёв.

– Леся угасла на глазах. Не выдержала, умерла. Просто расхотела жить. У них такая любовь была, настоящая! Тор убил обоих, понимаете? И хоть бы что у него шевельнулось! Приказ – ответ на все вопросы. Ни совесть его не грызла, ничего. Страшно не то, что убил, а реакция, которой просто не было. Вот после этого я сказала себе: Вяземская, хватит!

– Даже не знаю… – почесал затылок капитан. – Ситуация получилась хреновая. Слава богу, мне не довелось, но, думаю, я бы тоже стал стрелять. За реакцию, правда, не скажу. Пил бы, наверное, с неделю. Или две.

Вяземская огляделась, словно проверяя, не подслушивает ли кто. Но у всех были дела помимо беседующих офицеров, только солнце ласкало обоих закатными лучами, ведь ему положено находить время для каждого на Земле.

– Я вам честно скажу, Демьян: если потребуется, Карибский нас всех убьёт. Даже меня.

Солнце убавляло и убавляло свет. Тени становились длиннее, даже приземистый БТР отбрасывал тёмный контур размером с дом, чуть не до половины перекрывая штабную площадку. У колеса боевой машины стояли два стула, занятые капитаном Трифоновым и спецназовцем, которого тот опрашивал уже, кажется, полтора часа.

Вечерний штиль звенел трелями птиц, редкие комары слетелись на охоту, зачуяв пот множества людей, со стороны эстакады бил в барабан сваеукладчик, вгоняя в землю очередной столб под фундамент.

Между оглушительными бам-бам раздался крик, что порвал в куски только установленную рутину нового походного распорядка.

– Держи его!

– Не стрелять! Не стрелять!

– Уйдёт же!

– Петрович, куда?!!

– А-а-а-а!!!

Петрович, тот самый боец, на котором оттачивал методику Трифонов, издавал тот самый отчаянно страшный вопль. Опрокинутые стулья валялись в пыли, в пыли же ворочался и Трифонов, воздевший руку в запретительном жесте, а Петрович, сбив с ног постового, бежал на закат, петляя, будто заяц. Крик его удалялся и тонул в машинном грохоте.

– Не стрелять! – грозно прорычал Трифонов. – Куда смотрите, ротозеи?!

Журавлёв разом сорвался с места.

– Ильин за старшего! Первый взвод, за мной! Поймать паразита!!!

Бойцы, как подброшенные, побежали за командиром, а в затылок ему ввинчивался задыхающийся голос Карибского:

– Не дать… до периметра… карантин… там смерть!

Мимо летели метры, опутанные стальной и бетонной паутиной стройки. Летели быстро, но один человек при прочих равных всегда быстрее тридцати, тем более имея изрядную фору.

Когда взвод вырвался из-под техногенных тенет туда, где возвышались грибки часовых и приземистые короба, укрывшие в своём нутре громкоголосые спарки зенитных пушек, глазам спецназовцев предстала картина лютой смерти рядового Петровича.

Он лежал на колючей проволоке лицом вниз. Тело его дёргалось и извивалось, поднимался дымок тлеющей формы, а воздух был приправлен запахом жареного мяса. Электрическая ограда сработала штатно.

– Ых… твою мать! – одышливо выругался Трифонов, увязавшийся за погоней, не учтя, однако, возраст и лишний вес. – Это был человек! Куда ж его понесло, а?!

Журавлёв мрачно подвёл счёт:

«Минус три».

– Возьмите шест и снимите его, – он оглянулся на бойцов, ткнув пальцем в импровизированную похоронную команду. – Ты, ты, ты и ты. И осторожнее, там десять тысяч вольт. Ещё мне не хватало… вы поняли, короче!

* * *

Лагерь встретил скорбную процессию молчанием.

Даже сваеукладчик заткнулся, хоть и по своим резонам.

Тело Петровича капитан приказал закопать за штабелями бетонных блоков. Примерно там, где прошлой ночью телогрейка напугала майора Карибского и коллег. Тогда же ему доложили, что Петрович – это фамилия, а не отчество, как он подумал. Хотя какая теперь разница!