Иная сила - [70]

На такой трезвон сбежались разом все трое – невысокий Гармаген, округленный Евтихий и высокорослый Поликарп, и при виде происшедших разрушений такой искренний испуг застыл у всех троих на лицах, что и заподозрить кого-нибудь из них было, право, грешно.

— Кто-то подрезал веревки, — грозно проговорил Бурмасов, прохаживаясь перед ними.

Все три пары глаз выразили ужас.

— Боже, в государевом дворце! — едва смог произнести Гармаген.

— Спасибо, Господи, что до беды не довел! — часто закрестился Евтихий.

— Да как же это, как?! — недоумевал Поликарп.

Видя, что первый натиск ничего не дал, Бурмасов продолжил:

— И подрезать эти веревки мог только кто-то из вас.

— Из нас?! — в ответ хором прозвучало восклицание.

— Да, из вас! — упорствовал Никита. — А поскольку подрезать веревки можно только ножом, то я спрашиваю: у кого из вас есть при себе нож?.. Ну! Мне что, самому выворачивать у вас карманы?

Однако и это ничего не дало, ибо складные ножички из карманов вытащили все трое.

— Браво! — нахмурился Бурмасов. — Все трое, как тати, при ножах… И зачем они вам?

— Для чистоты: между паркетинами скоблить, — ответствовал Гармаген.

— Лучину для печки щепить, — сказал Евтихий.

— Свистульки для прачкиных детишек вырезываю, — признался Поликарп.

— Ну-ка, дайте сюда. — Никита взял все три ножа, раскрыл их и внимательно осмотрел лезвия. — Вот! — торжественно заключил он. — Только один остёр, остальными веревку шелковую не надрежешь. Чей это?

— Мой… — робко сказал маленький Гармаген. — Только я – Господом клянусь – ничего!..

Никита был грозен, как Марс.

— Ничего, говоришь?.. А ну-ка вы двое, — приказал он Евтихию и Поликарпу, — возьмите свои ножи и попробуйте сделать на веревке такие же надрезы.

Они послушно исполнили его приказание.

Бурмасов и фон Штраубе вместе осмотрели веревку. Все надрезы, и прошлые, и новопроизведенные, были с виду совершенно одинаковые.

Посопел еще Никита носом, посопел, — ну а что было делать? Возвернул всем ножи да велел обломки кровати и картинной рамы убрать и новое ложе для фон Штраубе принести, что и было незамедлительно сделано.

— Напрасно ты сейчас раскрылся, что их подозреваешь, — сказал фон Штраубе, когда слуги ушли. — В пятницу злодей будет слишком осторожен.

— Ничего, — ответил Бурмасов, — зато он и сейчас поосторожнее будет, а до пятницы нам еще бы как-то дожить. Ну а там уж такой машкерад устроим, что все одно не признает. Да и не лакея главное изловить, а ту персону, что всю эту охоту устроила. Вот от кого машкероваться так машкероваться, ибо чую – знает сия персона обоих нас так же хорошо, как и мы ее.

— Ты полагаешь – это?..

Фон Штраубе не стал договаривать, однако же Бурмасов кивком подтвердил, что явно оба они думают об одной и той же персоне.

— Ты, Карлуша, ложись, а я тут прикорну, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Да свечей не станем гасить. — С этими словами он зарядил оба своих пистолета и положил их на столе рядом с собой.

Глава XXI, в которой друзья, готовя ловушку другим, попадают во встречную ловушку

До пятницы ночами спали попеременно, в остальную же пору не знали, как избыть время, мучась от нетерпения.

В пятницу с утра Никита пребывал в ажиотации, то и дело приговаривая:

— Изловим!.. Всех изловим ужо!..

Лишь дождавшись прихода Двоехорова (прежде он ни на миг не желал оставить фон Штраубе одного), Бурмасов отправился к великому князю и вскоре вернулся, волоча с собою целый ворох нарядов и какую-то большущую шкатулку. У него хватило дерзости не впустить в комнату даже самого великого князя, которому все их приготовления были до крайности любопытны. Он запер комнату на ключ и только затем приступил к подготовке машкерада.

Сразу вышло затруднение с Двоехоровым. На машкеровку тот был готов, но лишь при том условии, что непременно останется в чине поручика, к тому же непременно своего Семеновского полка.

— Лицо там как-нибудь до неузнаваемости подправьте, — сказал он, — а от мундира своего никак не отрекусь.

— Тебя ж не узнает никто, — увещевал его Бурмасов. — Так и задумано, чтоб не узнали. Что тебе тогда за различие, в каком мундире? Да хоть попадьей вырядись!

— Ну ты и скажешь – попадьей! — буркнул Двоехоров. — А ежели все-таки признает кто да Елизавете Кирилловне донесет, что я попадьей по Петербургу выхаживаю? Хорош я тогда перед ней буду!

— Да коли узнают, — начинал злиться Никита, — тогда можно и на дело не выходить! Ступай тогда лучше к своей этой… с родинкой!

Видимо, за то, что Бурмасов назвал не бородавкой, а родинкою сей предмет, Христофор наконец все же согласился на некоторую уступку. Сошлись на том, что будет он не семеновцем, а драгуном, но, разумеется, драгунским поручиком, ниже никак. С неудовольствием он сменил зеленый семеновский мундир на красный драгунский, еще с большим неудовольствием надел черный парик и уж вовсе с отвращением наблюдал в зеркало, как Никита жженой пробкой придает его русым усам неподобающий семеновцу черный цвет. Когда же Бурмасов открыл шкатулку с комедиантским гримом и начал менять ему форму носа, Двоехоров наблюдал за сим действом уже в полной отрешенности, наконец, кажется, смирившись с поруганием своей персоны.