Иная сила - [58]

Глава XVII Как это делается по-русски

…Когда мир перед его глазами снова обрел очертания, борьба подходила к концу. Христофор восседал на поверженном Антонио, руки у того уже были связаны за спиной, а Бурмасов ремнем стягивал ему ноги. Тот извивался, вертел головой и, тужась укусить Двоехорова, так скалился, что был виден черный обрубок языка.

— Неужели?.. Неужели?.. — сидя в кресле, бормотал комтур. — Боже, как я не догадался сразу?..

Наконец Антонио был повязан со всей тщательностью. Бурмасов поднялся и, отдышавшись, сказал:

— Видите, граф, слуга ваш, не взыщите, оказался сообразительней, чем ваше сиятельство. Едва я про скатерть заговорил, как он сразу смекнул, что раскрыт. В самом деле, кто еще может быть так же непременен и потому так же для всех незаметен, как скатерть на столе?.. Но такой прыти от него, право, не ожидал. Ничего не скажешь, быстёр!.. И ведь наблюдал же за ним не спуская глаз, а как он скакнул да Карлуше по голове кулачищем своим заехал – право, заметить даже не успел!.. А кулачище-то пудовый! Ты, Карлуша, как, пришел в себя?.. Вижу, вижу, пришел… А силен, силен!.. Если б не Христофор!..

— Да уж, — проговорил Двоехоров, тяжело дыша. — Нечасто встречаешь такую силушку…

— Я, правда, ему смекнуть помог, — продолжал Никита. — По-незаметному достал бумажку из кармана – он ее, шельма, сразу узнал…

— Какую еще бумажку? — не понял граф.

— А вот эту, — показал Бурмасов. — Сейчас еще малость подсохнет – тогда прочтем. Но думаю – из его переписки с заговорщиками. Я не случайно в прихожую выходил. Вроде как по нужде, а сам – на кухню, где наше платье сушится. Вот из его плаща и извлек. Хорошо, не чернилами писано, а грифелем – от воды не расплылось, прочитать сможем.

— Но позвольте, — вмешался Литта, — как он мог что-то кому-то передать, когда он без языка?

— Не без рук же, — сказал князь. — Так что записку написать вполне мог.

— Но что он мог понять из нашего разговора? Ведь он итальянец и русскому не обучен!

— Однако и вы, граф, и мой друг Карлуша – оба тоже не урожденные русаки, а по-русски говорите почти так, будто здесь родились.

— Фон Штраубе, как и все члены Ордена, коим, как я полагал, со временем предстоит жить в России, по моему настоянию еще в Голландии изучали этот язык, — объяснил граф. — Там после визита государя вашего Петра Великого язык сей почитают весьма важным и обучают ему со всем тщанием. Сам же я провел здесь, в России более десяти лет. А вы хотите, чтобы какой-то неграмотный, к тому же безъязыкий итальянский крестьянин…

— Постойте, постойте, — перебил его Бурмасов, — а с чего вы, собственно, взяли, граф, что он итальянец? Вы с ним, что ли, по-италийски разговаривали, с безъязыким-то?

Граф был несколько смущен.

— Нет, — сказал, — я изъяснялся с ним при помощи жестов. Он все понимал без слов.

— Ну а как он вам достался? — спросил Никита.

— Видите ли, князь, у меня в доме часто происходили разговоры, которые… Как бы вам объяснить…

— И так ясно, — кивнул Никита. — Не для посторонних ушей. Дальше…

— Потому я вынужден был едва не каждую неделю менять прислугу – все казалось, что за мной шпионят.

— Так оно, пожалуй что, и было, — согласился князь. — И тут вам присоветовали…

— Да, да! — подхватил комтур. — Мне сказали, что продается всего за сто рублей безъязыкий иностранец, ни слова не понимающий на здешнем наречии, но зато понимающий язык жестов… Увы, у вас тут всё еще, как в древнем мире, продают людей, — вздохнул он.

— Да, это, увы, так, — подтвердил князь. — Правда, торгуют тут нашими же, русаками; а вот чтоб итальянцев с торга продавали – такое пока еще как-то у нас не прижилось… Однако ж интересно бы знать, граф, кто именно вас подвигнул на сие приобретение.

— Насколько помню… Да, да, точно! Это был полковник Баловницын!

— Известная личность, — усмехнулся Никита. — Близок был к Обольянинову, к государеву оку. Ловко он к вам своего человечка-то подсунул!.. А человечка, видать, потом господа заговорщики перекупили.

— И давно вы обо всем догадались, князь?

— Да вот как мне Карлуша ненароком сказал, что у вас есть безъязыкий слуга, — сразу же и смекнул. Вполне обольяниновские штучки, я не раз про подобные премудрости слыхал. А как во время потопа на рожу его разбойничью поглядел, — Бурмасов кивнул на пучившего злобные глаза лжеслугу, — так уж не сомневался, что это за птица.

— Так что ж, он и не итальянец? — изумился комтур. — Однако я в Италии не один раз бывал, но разобрать вот так вот, по лицу…

— Я тоже в детстве с покойным батюшкой езживал в Неаполитанское королевство, — сказал Бурмасов. — Рожи там у иных бывают и поразбойничей, чем у наших, а все равно другие, чем тут, — похитрее. А у этого ката одна злоба в очах. Ну а уж когда я увидел, как ему язык укоротили – сомнений не осталось и вовсе: чтоб так чисто клещами выдрать – работа только отечественная. У итальянцев сноровки такой не осталось, а у нас после пугачевского бунта столько этих самых языков поотрывали, что обучились той науке не хуже, чем ваши монахи на латыни изъясняться… Ты еще, Христофор, — обратился он к Двоехорову, стоявшему над поверженным лже-Антонио, — спину его покажи. А то его сиятельство еще сомневается – так чтобы удостовериться мог.