Иная - [4]

— Как делают мед? — спросила я в тот вечер.

Его глаза округлились.

— Все начинается с пчел, — сказал он.

И последовательно изложил весь процесс, начиная с нектара и кончая выборкой сот.

— Рабочие пчелы — стерильные самки, — учил он. — Самцы в основном бесполезны. Их единственная функция — спариваться с царицей. Они живут несколько месяцев, а потом умирают.

Отец с трудом выговаривал слово «умирают», как будто оно принадлежало какому-то незнакомому языку. Потом он описывал, как пчелы танцуют, когда возвращаются в улей, рисуя руками петли и волны, и в его устах все выглядело слишком красиво, чтобы быть настоящим.

Перейдя к рассказу о пчеловодах, он отошел к полкам и вернулся с томом энциклопедии. Папа показал мне изображение человека в широкополой шляпе и закрытым сеткой лицом, который держал в руках устройство с носиком для окуривания ульев.

Теперь у меня был образ матери: женщина в толстых перчатках, закутанная в длинную вуаль. Но я не стала говорить об этом папе или спрашивать его про «наш лавандовый мед». Он никогда не отвечал на вопросы о маме. Обычно он менял тему. Однажды сказал, что такие вопросы его расстраивают.

Я представляла, каков на вкус лавандовый мед. Единственный мед, который мне довелось попробовать, был из клевера, согласно этикетке на банке, и вызывал в воображении зеленый аромат летних лугов. Лавандовый, как мне представлялось, должен был обладать более крепким, острым цветочным вкусом, с едва заметным оттенком дыма. Он был бы фиолетово-голубым на вкус — цвета сумеречного неба.

В папином мире время значения не имело. Не думаю, чтоб он хоть раз взглянул на напольные часы в библиотеке. Однако соблюдал четкое расписание — в основном, подозреваю, ради меня. Каждый вечер в шесть он сидел со мной, пока я ужинала тем, что миссис Макги (мне надоело писать имя полностью, к тому же я так ее и называла) всегда оставляла в подогретой духовке: макароны с сыром, или запеканку из соевого творога, или вегетарианское чили. Все эти блюда оказывались полусырыми снизу и подгорелыми сверху, «легкими» и «здоровыми». После ужина отец купал меня.

Когда мне исполнилось семь, он предоставил мне мыться самостоятельно. Папа спросил меня, хочу ли я, уже большая девочка, чтобы он по-прежнему читал мне перед сном, и я, разумеется, ответила утвердительно. Голос у него был бархатный. Когда мне было шесть, он читал мне Плутарха и Платона, но Деннис, должно быть, что-то ему сказал, потому что после этого он читал «Черного красавчика» и «Хейди» и «Принцессу и гоблина».

Я как-то спросила отца, почему он не ужинает вместе со мной, и он ответил, что предпочитает есть внизу и попозже. В подвале находилась вторая кухня (я называла ее ночной кухней), а также две огромные печи, лаборатория, где работали отец с Деннисом, и три спальни, изначально предназначенные для слуг. Я редко спускалась в подвал, прямого запрета ходить туда не было, но иногда дверь из верхней кухни в подвал оказывалась заперта, а даже если и нет, я знала, что мое присутствие там нежелательно. В любом случае мне не нравились запахи: вонь химикатов из лаборатории, отдающий тухлятиной дух стряпни из ночной кухни, смешанный с жаром горячего металла из печей. Да, я предпочитала запах крахмала. Подвалом правила кухарка и универсальная помощница отца отвратительная Мэри Эллис Рут, которая всегда смотрела на меня с неприкрытой враждебностью.

— Тебе понравилось?

Миссис Макги топталась возле стола с завтраком, теребя в руках посудное полотенце. Лицо у нее лоснилось, очки не мешало бы протереть, но клетчатый зелено-красный фартук, завязанный на талии, был наглажен и спадал вниз хрустящими складками.

Она спрашивала про медовый торт.

— Очень вкусно, — ответила я и почти не соврала.

Торт, ломтик которого я съела на десерт накануне вечером, отличался чудесной плотной сдобностью. Будь он пропечен чуть меньше и будь форма намазана маслом чуть щедрее, он и вправду мог получиться восхитительным.

— Если бы я пекла его дома, я бы использовала топленое сало, — сказала она, — но твой отец такой строгий вегетарианец.

Секундой позже Мэри Эллис Руте грохотом распахнула дверь из подвала и ворвалась в кухню.

— Что вы сказали курьерской службе? — обратилась она к миссис Макги.

Голос ее звучал хрипло и низко.

Мы с миссис Макги непонимающе уставились на нее. Не в ее обычаях было появляться наверху, да еще в столь ранний час. Сальные черные волосы топорщились от статического электричества, глаза метали молнии, однако она не встречалась взглядом ни с кем из нас. На подбородке у нее из выпуклой бородавки росли три длинные черные волосины, которые подрагивали, когда она говорила. Иногда я представляла себе, как выдергиваю их, но при мысли о прикосновении к ней меня мутило. Она носила громадное черное, засаленного вида платье, пахнущее металлом и едва не лопавшееся по швам, и металась по кухне, как жук — глухой ко всему, кроме собственных насекомых дел, притормаживая, только чтобы треснуть жирным кулаком по столу.

— Ну, вы собираетесь мне отвечать?! Уже почти десять, а еще никого нет.

Серебристый курьерский фургон останавливался возле нашего дома два-три раза в неделю, привозя материалы для отцовских исследований и забирая плоские белые коробки с наклейкой «Серадрон». На дверцах и стенках фургона значилось название и логотип компании «Зеленый крест».