Inanity - [29]

Именно об этом думал полуживой Пабло, уже практически убедившийся в успешности опыта и жаждавший продолжения намеченного, а именно, зарождения плода в своем чреве.

И опять его мозг потопал в кошмарах и видениях. Ему виделись его родители, с горящими сердцами, тонущие в мировом океане.

Кто будет любить меня? Мой ребенок? Мое порождение? Отражение? Способно ли отражение любить оригинал? Или способен дубликат общаться с самим собой посредством изучения своего собственного отражения?

Мне еще не сказали, кто будет моими родителями, но я уже знала, что мне не стоило появляться на свет, хотя знал я еще и то, что мое появление на свет, станет чудом из чудес, которое назовут фантастическим произведением, во что никто не поверит, но кем-то я все-таки буду являться, и меня не понятно по каким причинам долгое время будут бояться потерять.

Я не хотела иметь детей. Что скажут они мне, когда узнают, что я есть?

Груниэль не мог поверить своим глазам, когда увидел четкий рентгеновский снимок. Он подолгу всматривался в скрученное формирование тканей, в структуру уже определяемой телесной композиции.В

Когда я вырасту, я стану самым красивым человеком в мире, без половых органов, я буду получать наслаждение от соприкосновения душ и смысловых единиц. Я буду без устали покорять вершины познания, смогу дать фору нациям с их передовым ученым сообществом. Мое тело не будет стареть. Посредством постоянных мутаций я смогу становиться универсальной оболочкой идеального внутреннего мира. Вращается колесо, я вращаю его, неподатливое, громоздкое, неразговорчивое, беспружинное, колесо событий, родовое колесо, изменчивое и многоцветное, в открытом море, океанское колесо, как память, прокручиваю.

У него были длинные черные волосы, и ходил он очень быстро, не смотря под ноги, спотыкаясь и ругаясь периодически, застывал на время, останавливал взгляд на ком-то или превращал взгляд в клеймо и метил им пространство, возбуждаясь, начиная улыбаться беспричинно, вскрывая свои необъяснимостью овеянные воспоминания. еакционность его поведения отталкивала людей, которые пытались в итоге обойти его стороной, не засматриваясь на него, хотя он магически действовал на любое живое существо, притягивал к своему никчемному телу любой объект, наделенный жизнедеятельностью. Кто-то мог крикнуть ему что-то, просто выстрелить в него звуком, взорваться безапелляционно, погружаясь в его ауру, и потом с ужасом хватаясь за голову, будто почувствовав, что она исчезла, пытаться вытаскивать себя из состояния, которое навсегда остается бесконечным испугом и потрясением. И могла неожиданно туча необъятная поглотить небосвод, и гроза смертоносная была в состоянии пронизать небо огнем и сжечь тысячи деревьев, нещадно разрушая дома и испепеляя скопления людей. Многие геофизики, несмотря ни на что, пытались изучить эти явления, не зная их причины, ошибочно списывая все на природные факторы, а цепочка действий, инициирующая подобные явления оставалась неотслеженной и незафиксированной. Причем иногда молнии могли сопровождаться беспощадными землетрясениями, земля расползалась на десятки метров, и погружалось бытие человека в гущу песка, известняка, скопления углеводородов, задыхалось от пыли и превращалось в мир червей, черных и белых, переплетающихся и становящихся одним целым.

Попытка создать нечто из ничего. Извечное стремление исполнить неисполнимое. Вздрагивающее и преображающееся обаяние порока. Я как будто выдавливаю из себя что-то, пытаюсь писать, но не знаю, что хочу писать, проживать жизнь каждой строчки, наблюдать каждую смерть и каждое возрождение. А получается пустота, застывшая материя, или неизученная. Ищу вдохновения в каждой частичке бытия, а в итоге, бытие становится нерасчленимой субстанцией, целостность которой уродует любую мою попытку создать нечто из ничего.В

Я не знаю, что случилось с Пабло, и смог ли он родить себе младенца. Или я не признаюсь в своем знании, или оно мешает мне, как гипертонику мешает его излишний вес. Я знаю лишь то, что вокруг меня только лица, бесконечные лица, разные: совершенные и безобразные.

А еще я стоял рядом с ней, меня звали Джорджем. Она радовалась моему присутствию. Ей нравились мои прямые отросшие волосы и борода на лице. Я был ее первобытным человеком. Казалось, лишь мне были подчинены процессы, проистекающие в ее организме. В тот момент моего спокойного умиротворенного взгляда на ее лишь изредка отдыхающее тело мои недосказанные истории погружались в ее мозг, и она с воодушевлением поглощала их. Степень моего беспокойства сводилась к полноценному нулю, когда я гладил ее руки и ее руками гладил ее живот. Лекарственная вода. Совершенно сознательно совершаю омовение знакомых мне рук. Под землей своего клонированного трупа спрятал твой ангельский голос, Климентина. Твоим сердцем я называю свое солнце.

Климентина освободилась от грузов подъемных кранов близлежащих строительных площадок. У нее выспались глаза, но мозг мутной слабостью наполнял движения рук ее нежных и неуемных, ног стремительных и красивых, но недоверчивых. Скопления тающего снега, седые цветущие вишни, молодая растительность парков и площадей и открытие сезона фонтанов приближалось к реагирующей на тепло коже Климентины. Не отрывая глаз от куполов церквей и разнообразных мечетей над рекой, дети отпускали весенних ласточек в глицериновое небо. Уют благостного раскрепощения глаз Климентины, ожидавших цветения улиц и спутывающих строчки света с ветвями деревьев, пугали прохожих своей открытостью и неподдельностью. В городе пряталась она на этажах древних зданий, в джазе дождя, в наркозе музеев. В дневнике отдыхали прошлогодние праздники, их мимолетность не сочеталась с застывшей гармонией сливного оживления слегка отогревшихся крыш, заполнившей сокровенной неизвестностью радужку глаза семимесячного ребенка в заброшенной клинике.