Имя Твоё - [11]

И приблизительно так говорил отец Георгий, и голос его, конечно, эхом не разливался в полупустой вечерней церкви, поскольку это лишь в соборах католических голоса эхом себе разливаются, куполами соборными уловимые, которые в свою пустоту Бога католического вместить способны, у нас же голос приглушается, то ли оттого, что никому в голову громко говорить не приходит, то ли от свечей и икон, под взглядами святых различных, а то и Бога или Сына Его, впрочем, взгляд Святого Духа как-то трудно себе представить, поскольку не ведаем мы физиологию духов, в том числе и святых, и где у них там глазам надобно размещаться, и прочим органам, выразительность для смотрящих кажущих, не ведаем, и всё это, в отличие от химер тамошних, не к глазению любопытствующему призывает, но ко взору в душу собственную и нетленную обращает, говорит отец Георгий, ангел тебе во сне привидевшийся, поначалу мною за сон обыкновенный был воспринят, а посему присуща мне стала нерешительность некоторая, вдруг это всамоделишний, Господний то бишь, ангел, но полагал, что миновали давно уже времена те, когда библейские сны людям вестников своих посылали, дабы уснувшие внемлить смогли во сне тому, к чему наяву никак не способны, да и вместить в душу свою Откровение Божественное, и будто забыл Господь про путь через сновидение в душу ведущий, или же разочаровался Творец всего сущего в этом пути, психоанализом дерьмом вымазанным, к тому же ты девушка набожная, а потому фантазией своей могла внушить себе и ангела любого, и чёрта так, что кто угодно во сне тебе привидится, психология этакая примешивается, но видел я, что ты-то сама в это всё свято веруешь, да так, как не каждый из братьев моих к тому способен, а дойти до того, что стало быть ты и живёшь в мире с Богом таким образом, безо всяких скидок на учения о душе различнейшие, я не способен тогда ещё был, а посему хотелось тебе помочь, но и говорила ты со смехом о том будто, но я-то видел, что тебе меня хотелось выгородить ото всего этого, ибо небезосновательно опасалась ты, что коли ты сама веруешь так сильно, то уж от меня-то такой сильной веры ждать никак не следует, несмотря на то, что в рясу облачен я и жизнь этому свою посвящаю, а в душе своей ты серьёзна и мрачна, и коли обратилась ко мне ты, и нарушила так сказать тайну ангельских слов, в которых сказано тебе было никому их не сказывать, то только лишь из надежды, что даже если я не смогу всё осилить душой своей, то не случайно же Господь меня к службе собственной в миру поставил, а посему и никакого нарушения из твоего рассказа не следовало, ты Господу через меня говорила то, что Господь тебе в обход Церкви своей высказал, в прямом сказании Слова своего, но это всё верно только до тех пор, пока священник лишь священником пребывает, но хотелось мне тебе не по-священнически, а по-человечески подсобить, покуда человек ты воистину удивительный, все удивительны, а ты необычайно, так молился я поначалу Господу в сердце своем, и говоря это смотрит отец Георгий на икону, но не Сына Божьего, а Богородицы почему-то, и не во сне, но в бессоннице полудрёмной решил сказать я обо всём Андрею твоему, с именем апостольским, тем паче, чуть не обошла тебя сестра твоя в замужестве с Николаем своим, даром что младшая она, с Николаем, невесть куда вскоре скрывшимся, но сказалась в итоге моя бессонница чистейшей бесницей, вот, видишь, как всё изменилось, так, что должна ты тут меня проклясть, ан нет, молчишь, безразлично тебе, а значит то именно что не сновидческий ангел тебе явился, а подлинный, и сказал я Андрею как-то, чтобы месяц всего подождал, точнее дней всего-то сорок, а затем-то всё и сложится у вас, и был благодарен он мне, и ещё я немного в помыслах о том побыл, а затем уж вернулся ко своим обязанностям земным пред взором небесным, но по истечении срока, твоим ангелом отмерянного, именно в эту ночь сороковую, оказавшуюся вместе с тем роковой, сон мне уже привиделся, и не было в том сне ни света яркого, ни тьмы кромешной, но в книжном магазине я себя углядел, где выбирал себе взамен истёршегося от времени в части переплётной Ветхого Завета другой экземпляр всего лишь, с кожаным переплетом, такой же, как был у меня, ибо бывший долго весьма послужил мне, но продавец мне протягивает такой же истёршийся, и говорит при том: сё, взамен Ветхого даю тебе этот вот, Новый, и протягивает мне его, а я ему отвечаю, что твой Новый тоже дряхл уже, как и мой Ветхий, и не различить уже между ними, дай же мне, требую я, новый Ветхий, на что говорит мне он, что Третий Завет, так и сказал, Третий будет лишь в понедельник после исполненного срока, и мне потому стоит взять этот его истёршийся Новый, поскольку пока ничего новее не было, а если я сомневаюсь в этом, то он был бы не против услышать от меня ответ на простой вопрос, так и сказал: простой: как теперь Господу быть, коли вестников Его даже служители Его не слышат более, так молвил этот продавец, и проснулся я, и понял, что ангел твой был подлинным, и то, что со мной и с тобой с тех пор произошло тому подтверждением служит, но ничего поделать с этим понятием своим не мог я, молиться разве что обильнее и каяться, но лишь в душе своей, поскольку пестовал усердно в себе мысль такую, что твой ангел, как и мой продавец неподлинны, а подобно тому как после прочтения книги какой вымышленной, мы можем ещё думать над нею всерьез длительно, под наваждением таланта авторского пребывая, да ещё и сны по этому поводу видеть, надеялся я и здесь, и верил, слышишь, верил, хотел верить как никогда, здесь всё так же обстоит, что и было, однако кончился отмеченный срок, и нерешительность меня переполнила, и ни тебя, ни Андрея твоего видеть не осмеливался, и просил отца Дмитрия дом ваш вместо меня посещать, сославшись на нездоровье простое, коего тогда не было, а как срок вышел, ангелом твоим во сне намеченный, я пуще прежнего молиться стал, и никому ничего по-прежнему не открывал и таился, полагая, что Господь и так всё видит, протестантом от испуга и неловкости собственной сделавшись поневоле, и заболел всамоделишно, причем дьявольской болезнью заболел какой-то, видимо Господь, единый для всех, протестантам прощает протестанство их, а нам наше протестанство не жалует, и думал я что ежели у вас с Андреем хорошо все обстоит, то вина и счастье ваше грехом моим искуплено должно быть, и готов свой крест ради вашего счастья несть был до конца, пока тебя не встретил, дочь моя, в таком бесстыдном наряде, и понятно мне стало, что грех мой напрасен был, ибо всякий грех напрасен, и никогда ничего грехом нельзя исправить, но здесь особливо напрасен, ибо Господа не обмануть против воли Его, и дьявольское наваждение моё настоящее, ибо глянь на себя теперешнюю, как ты изменилась, это я твою душу невинную вместе со своей самовольно загубил и по хотению собственническому, а когда говорил я пред ликом Спасителя ныне об отвратительной работе, то разумел не лик Сына Божьего, но наше с тобой здесь пребывание пред взглядом Его всепроникающим, будто взялась картина сама себя дописывать, отринув руку мастера мудрейшего, который контур ей уже обозначил, и вышли каракули, вот и всё, прости меня и молись за меня так, как ты раньше это умела, обрети этот дар вновь, а я попробую-таки искупить свое деяние неискупимое, и в ближайшее же время, ответь мне только, что у тебя с Андреем твоим приключилось и почему дьяволы твои, не чета бесам моим, так преобразили тебя отвратительно, рёк отец Георгий и выжидательно на девушку посмотрел, которая, конечно, не безропотно молчала во время сего монолога, который, вследствие этого обстоятельства, не совсем монологом-то и называть можно, а очень даже она порывалась его прерывать, то ли возражениями, то ли дополнениями, а может и вздохами пустыми эмоциональными, на что сегодня и во все времена ума у молодежи весьма даже хватает, однако, как выше уже поминалось нами, не давал отец Георгий к тому ни единой возможности, а потому и нам о том поминать особенно не стоит, а теперь вот слову её особое место отведено, стало быть, и надеемся мы на неё не менее отца Георгия, и слова её решающего ожидаем, и, согласитесь, что будет подлостью окончательной, если после достаточно долгого прочтения этой пустоватой повести, разочарует нас эта вульгарная Марфа, хотя, вроде бы, мы уже позаботились о том, чтобы любое слово, которое она теперь произнести соизволит, даже возглас, ох, или: ах, там, или: идите к чёрту, или, вероятнее ранее нами упоминавшееся, как интересно, отец Георгий, мы-то уже сможем разгадать за простотою этих её слов особую немалозначительность, о которой она сама, если судить как её тут представили, сама ни за что не догадается; лишили мы её самым подлым образом любого шанса поступить по отношению к нам подлым образом; иначе дело выглядит для отца Георгия, но, в конце концов, какое нам с вами дело до дела отца Георгия, не существует ведь его даже, он лишь кусочек бумажного листа, четыре пробел семь буковок, а служит он нам своими одиннадцатью буквами с пустотой внутри ассиметричной лишь к развлекательным целям, развлекательность коих, как уже ранее выяснилось, весьма сомнительного свойства; теперь же мы в любом случае в выигрыше, и это ничего, что наш выигрыш получен нами исключительно от неспособности в игре участвовать, сейчас специально такие игры в особом фаворе, под трусливую отвагу неучастия заточенные, и до тех пор, пока этот лист бумаги своим существом указывает на нашу собственную неприкосновенность и написанное тут с нами никогда не произойдёт и произойти не сможет, как никогда не произойдёт ни с одним из священников то, что описано в Новом Завете в отношении апостолов или Сына Божьего, как никогда не произойдёт ни с одним человеком то, что описано о каком-либо, все равно каком, человеке. Впрочем, пока мы тут дразним недоумение нашего последнего собеседника и читателя, всё может кончиться весьма стремительно, куда стремительнее, чем мы того можем ожидать, и не только мы, да и сам отец Георгий со своими всегда другими делами. Двойник Марфы, небезосновательно принятый отцом Георгием за Марфу, которой овладели её собственные дьяволы, настолько она была похожа на Марфу, насколько была собой в своей на Марфу непохожести, эта самая Марфа не Марфа действительно сказала, что это очень всё интересно, и она такого никогда не ожидала от своего редкого вечернего променада, и она чувствует себя героиней какого-то жутко приключенческого романа, коих давно, к сожалению, не перечитывала, что впрочем, для неё не такая уж и редкость, имеется в виду не чтение, а ощущение себя героиней приключенческих романов, и она при этом окидывает внутреннее убранство храма кокетливым взором так, что, присутствуй в церкви тот пуританский Бог, коего там зачастую хотят видеть священники, дух коего они на себя напускают или от себя испускают, не знаем уж как точно выразиться в этом случае, как, впрочем и во всех остальных, так вот, присутствуй там это священническое частое воображаемое, иконы от её этого взгляда вспыхнули бы огнём стыда, хотя тогда стало бы неясно, каким образом эти иконы там вообще смогли бы до того находиться, это всё, конечно, интересно, но ей теперь следует торопиться, и очень интересно было бы вновь встретиться, и ещё поболтать на эту тему, так и сказала: поболтать, если отец Георгий, я же не ошибаюсь, верно, если отец Георгий это повторить желает, а возможно и не только это, и стреляет своим нескромным взглядом прямо в глаза отцу Георгию, но того ей кажется мало, и добавляет, что отец Георгий никак не может быть против, поскольку он сам её сюда привёл, и она воистину, так и сказала: воистину, восхищена им, поскольку до сих пор воспитание её, не самое лучшее, конечно, всё же претило видеть ей мужчину под рясой священнической, но теперь, несколько кокетливый, но также и озадаченный взгляд, но теперь она пересмотрит свои взгляды на жизнь в этом отношении, и спасибо на том отцу Георгию, в этом смысле он стал её первым мужчиной, и она надеется, что отец Георгий ей в этом поможет и дальше, однако ж, к сожалению, не теперь, поскольку она очень, ну просто очень торопится, второй раз уже повторяет она, кроме того, у неё появятся, обязательно появятся, она-то уж себя хорошо знает, соображения о том, что ей сейчас сказал отец Георгий, и у неё всегда так, она даже сейчас понимает больше, чем может сказать, смешно, но слова нужно подбирать долгое время, а вообще человек она очень понятливый, хотя, говорит, надеюсь, что это всё несерьёзно, хотя, если поверить, что это серьёзно, то это жутковато, зато весьма оригинальный и интригующий способ привлечь к себе внимание, и всё, она кивает, и проводит, едва касаясь, своими тонкими длинными пальцами по дрожащей руке отца Георгия, кивает снова, даже, как кажется отцу Георгию, чуть кланяется, и уходит. Отец Георгий тут падает на колени как-то странно вдруг, и снова не пред ликом Спасителя, но пред ликом Богородицы, и молитву начинает шептать с глазами закрытыми, затем вцепляется себе пальцами в волосы, сдавливает ладонями виски, и рыдает, в то время как Марфа не Марфа немного, лишь немного задумавшись, возвращается торопливым шагом на свой путь неведомый нам тут, с которого отец Георгий её полчаса тому назад как уже своротил для беседы; в то время как она удаляется, отец Георгий, как и прежде, сжимая голову руками, замолкает, то ли оттого, что в церковь на службу вечернюю начали стекаться прихожане, и отец Георгий не желает продолжать перед ними череду своих нисхождений, начатую проходом по улице с вычурно одетой девушкой, да ещё и за руку, то ли потому замолкает, что просто замолкает. И нам трудно понять теперь, что за немалозначительность получил отец Георгий в своё дело от этой встречи странной, и повлияла ли она на отца Георгия, в любом случае мы у него это выспросить не сумеем, и не потому что отец Георгий живёт только на бумаге в одиннадцати буквах с пустотой ассиметричной внутри, а потому что и на бумаге он уже остаётся в прошлом, и кто возжелает его здесь живым застать, пусть назад возвращается, а зима-то холодная выдалась, как в голову уже спроста приходило, и потому кутаются все восемь священников церкви Святого Иеронима в шубы свои и дублёнки, и на руки дышат, а всё равно холодно в катафалке будто на улице, и, сугубо в терапевтических, а не в душеспасительных целях употребляют священники водку, и лишь один из них, отец Дмитрий, не пьёт и смотрит всё время, не отрываясь, на упокоенное лицо отца Георгия, в гробу промеж них лежащего, и на братьев своих по службе, по обеим сторонам на лавках вдоль гроба сидящих; отец Дмитрий, патриархом самим поставленный, как случилось, к ведению дел отца Георгия, упокой Господи его душу, отца Георгия конечно сейчас, а патриарха в будущем, не столь далёком, к слову сказать, для чего вызывал его патриарх к себе, прервавши поездку заграничную к братьям по католической вере по делам ненавистным толка экуменистического, сидит потому теперь отец Дмитрий у головы отца Георгия, и больше чем на братьев своих, которые стараются не смотреть на отца Георгия, будто обнажил он смертью своей что-то тайное и всех их касающееся, или же вызов даже в этом всем им бросил, смотрит отец Дмитрий на покойного, вследствие неровностей дорожных в гробу своём из стороны в сторону головой качающего, нет и нет, нет и нет, это после смерти-то; смотрите, говорит молодой священник отец Василий, будто с чем не соглашается до сих пор, на что другой, тоже молодой, отвечает: с чем теперь-то можно быть несогласным, на что отец Дмитрий, тоже молодой, но иначе совсем умудрённый чем те, пресекает болтовню братьев своих, напоминая им о том, что лишь теперь для христианской души жизнь подлинная начинается, а в жизни есть и печали, которых мы избегать стремимся, но принимать смиренно должны, и радости есть, которые должны смиренно принимать; едут дальше молча, гроб ухает лишь, автобус скрипит, запах смерти гвоздичный священники водкой безуспешно перебивают, да отец Георгий головой нет да нет выдаёт; водитель катафалка сказал, когда гроб вмещали, что у покойника вид такой, будто голова у него до сих пор болит, редко такое встретишь, обычно они спокойны и даже немного им завидуешь в помыслах своих посюсторонних, а этому нет, ибо вечность теперь с головой болью отбывать ему, а таблеток, должным образом от этого излечивающих, не изобрели ещё и не изобретут уж наверное никогда, на что церкви уповать только и остается в мире современном; на это отец Дмитрий сказал ему, что верующий и неверующий в этом мире равны, да отличаются только тем, что один с Богом живёт, а другой думает, что нет, в то время как Бог никуда от этих помыслов не исчезает; легче верующему, с Богом, да неверующий думает, что он свободней, а на самом деле несвобода или свобода у всех одна; непонятно к чему это отец Дмитрий сказал, известно только, что остальные братья смолчали и правильно сделали, а теперь вот отец Дмитрий на отца Георгия смотрит и отмечает про себя всю меткость водительского замечания про боль головную, да ещё пару обстоятельств, другим неведомых: чрезвычайно величествен отец Георгий в этом болезненном посмертном лике своём, и, кроме того, определяет этот вот отец Георгий дальнейшую жизнь отца Дмитрия, какое-то странное наследство ему, не без помощи патриарха, передаёт, величественное и головной болью отмеченное; кладет отец Дмитрий руку свою с перстнем непонятным на лоб отцу Георгию, а другой рукой берёт покойника за руку, сжимает холодную и тяжелую плоть, на морозе железнее любого железа ставшую, и отказывается от водки, которую в очередной раз протягивает ему отец Василий, и когда отказывается, так иногда выходит, что вместе с отцом Георгием в согласии супротив не соглашается, тот в гробу: нет и нет, а этот над гробом: нет и нет; смотрят на это братья, но ничего не говорят, не повезло отцу Дмитрию и всем это известно, похоже ведь, что дело тёмное и даже будто самоубийство священника в одной из престижных церквей, тень всё это бросает на безупречный свет церкви Святого Иеронима, а отцу Дмитрию вместе с делами отца Георгия тем самым поручается, не гласно, но надежно, со всеми обстоятельствами случившегося разобраться; закрывает отец Дмитрий глаза и голову наверх закидывает, руки отца Георгия не отпуская, и представляет себя в этом катафалке на месте отца Георгия, всё сходится, да только голова в такт движению сама выбивает не: нет и нет, а: да и да. Да, непросто со всем этим разобраться будет, ибо странно выглядел отец Георгий перед этим всем, если смерть можно назвать этим всем, а как же иначе, что же это всё, как не смерть и погибель напрасная; странно выглядел на фотографии этой, журналом модным помещённой в оборот полный, ибо умер отец Георгий в день тот же, и на фотографии этой отец Георгий глядит в объектив неопределённо весьма, и никого рядом нет, и будто там уже голова у него болит, и странно вёл себя, говорят, в фотостудии той, а затем мёртвым дома одного его нашли, и как в этом во всём разобраться, вот и сочувствуют братья отцу Дмитрию искренне и хотят водки ему дать отпить, а тот глаза вон закрыл, отказывается стало быть, будто отмеченный уже роком отца Георгия, который вон, тоже водку не пьет и не предложишь даже, и вон как смотрел отец Дмитрий в мёртвое лицо, и представляют братья на миг, все вместе, и не сговорившись о том никак, каждый про себя, что лежит в гробу уже не отец Георгий, а отец Дмитрий, и становится им немного не по себе, но ничего они сделать с этим не могут, а потому лишь с сочувствием и горечью глядят на отца Георгия, к которому из них никто зла никакого особого не питает, а если и питал обиду какую-то, то настолько она мелкая была, что теперь, перед лицом покойника с головной болью, всё прошлое худое ничем предстало, хотя и хорошего вследствие этого особо не обрелось. Отец Георгий был хорошим человеком, это все знают, в том числе и отец Дмитрий, отец Георгий был лучше отца Дмитрия, но это так, ни к чему говорить, ибо не в чём они уже соревноваться не могут, лишь пред ликом Господним, а пред Ним, как известно даже детям, все равны. И все живы.