Имя мое — память - [9]

Этого было достаточно, чтобы заставить его удержать равновесие, а потом спрыгнуть с перил.

Северная Африка, 541 год

Однажды я был совершенно нормальным человеком, но это продолжалось недолго. Это произошло в моей первой жизни. Тогда мир для меня был новым, и я сам был новым для себя. Та жизнь началась примерно в 520 году, но я не уверен, что точно помню дату. В то время я не был в курсе вещей так, как сейчас. Это происходило давным-давно, и я не знал, что стану пытаться вспомнить эти вещи.

Я считаю ту жизнь своей первой, потому что не помню ничего, что происходило до нее. Полагаю, не исключено, что я проживал жизни и прежде. Кто знает, может, я существовал уже до рождения Христа, но в этой моей особой жизни случилось нечто такое, что привело к формированию моей странной памяти. Сомнительно, но вероятно, как я полагаю.

Правда и то, что некоторые из очень ранних жизней для меня словно в тумане. В одной или двух из них я, наверное, умер маленьким от обычных детских болезней, и я не понимаю, каким образом они сочетаются с порядком крупных событий. Я храню в памяти обрывки тех воспоминаний — сильный лихорадочный жар, знакомая рука или голос, однако душа моя в то время едва ли сформировалась.

Мне больно думать о той моей первой жизни, когда я пытаюсь пересказать ее вам. Лучше мне было бы рано умереть от кори или ветрянки.

С тех пор как я стал осознавать свою память, я начал по-иному относиться к своим действиям. Я знаю, что с наступлением смерти страдания не кончаются. Это справедливо для всех нас. Видимо, это помогает объяснить мои поступки, но не оправдывает их.

Впервые я родился к северу от города, называемого тогда Антиохией. Первой неизгладимой меткой в моей долгой биографии было землетрясение 526 года. В то время у меня не было суждения на сей счет, но через много лет я прочитал все сообщения, которые мог разыскать, чтобы сравнить со своими впечатлениями. Семья моя выжила, но были многие тысячи погибших. В тот день мои родители пошли на рынок, а я отправился со старшим братом удить рыбу на реку Оронт. Тогда-то это и случилось. Помню, как упал на колени и земля ходила под нами ходуном. Не знаю почему, но я поднялся и на нетвердых ногах вошел в реку. Стоял по шею в воде, ощущая синкопированное раскачивание одного пласта под другим, а потом вдруг нырнул с широко открытыми глазами, раскинув руки в стороны для равновесия. Оттолкнувшись от дна, я распластался параллельно поверхности воды. Затем перевернулся на спину и различил небо сквозь толщу воды. Я увидел, как под водой свет становится размытым, и кое-что уразумел. Я достаточно хорошо знал настоящих мистиков, чтобы понять, что не принадлежу к их числу, но на мгновение ход времени словно замедлился, и сквозь ткань этого мира я разглядел вечность. Тогда я это не осмыслил, но с тех пор мне тысячу раз это снилось.

Мой брат с криками и руганью звал меня назад, но, когда я не послушался, последовал за мной. Наверное, он собирался поколотить меня и вытащить на берег, однако ощущения были настолько необычными, что он застыл в нескольких ярдах от меня, высунув из воды задумчивое лицо. Я вынырнул, и мы подождали, пока берег не вернулся в нормальное состояние. Я помню, что после того, как это произошло, я шел домой, с удивлением рассматривая землю под ногами.

В те времена мы являлись гордыми подданными Византии. Принадлежность к великой империи не имела большого значения для нашей обыденной жизни, однако сама идея нас преображала. Она делала наши холмы чуть выше, нашу еду чуть вкуснее и наших детей чуть красивее, потому что мы сражались за империю. Крепкие мужчины из моей семьи сражались под началом знаменитого генерала Велизария, пусть и вдали от него. Он придавал смысл и славу нашей жизни, которая в противном случае была бы совершенно обыденной. Моего дядю, которого мы обожали, убили во время военной кампании по подавлению восстания берберов в Северной Африке. Сведений о его смерти хватило лишь на то, чтобы демонизировать Северную Африку и любого находящегося там человека. Позже я узнал, что дядю, скорее всего, зарезал его товарищ, у которого он украл курицу, но, повторяю, это случилось позже.

Я плыл с братом и сотней других солдат империи через Средиземное море в Северную Африку. Мы горели жаждой мести. Как и многие новые души, в той жизни я был лучше всего приспособлен к роли солдата. Подчинялся приказам с точностью до буквы. Я даже мысленно не задавал вопросов начальникам. Преданность моя была абсолютной, я был готов убивать и умереть за наше дело.

Если бы вы спросили меня, зачем тому или иному племени берберов, не имеющих ничего общего с нашей культурой, религией или языком, уготовано погибнуть или еще на несколько лет остаться частью Византии, то я не смог бы ответить. Мы не были первыми, кто их завоевывал, и не будем последними, но мной, юношей, двигала вера. Я не анализировал причину своего рвения. Причиной служило само рвение. Насколько слепо я верил в правоту нашей стороны, настолько же слепо в черные помыслы моего врага. Подобное характерно для очень молодой души, являясь свидетельством, но не доказательством того, что это действительно была моя первая жизнь. Надеюсь, что да. Было бы ужасно остаться таким глупым.