Имя дома твоего - [30]

Как все же Дьбрянск стал Брянском, вы и сами можете теперь сказать. После того как «ь» испарился, оставив после себя, как капля воды на бумаге, влажное пятнышко мягкости согласного, исчезло и это «дь» перед последующим «б»: его положение здесь было слишком невыгодным. От «дьб» осталось «б»...

Конечно, это не могло случиться взрывом, мгновенно. Название ленинградского пригорода Лесной ни при каких условиях не может за год или за два превратиться в «Сной», хотя условия для этого вроде и существуют. Язык никак не принял бы такого мгновенного преобразования.

Но у топонимов чего-чего, а времени всегда достаточно. За долгие века в речи многих сменяющихся поколений такие превращения переходят незаметно и беспрепятственно. Было понятное слово Дебрянск. Появилось загадочное имя Брянск. Когда это произошло, никто не укараулил, а теперь — поди-ка верни дело вспять [39]1.

Очень обидно?

Когда вы читаете у Пушкина в стихах: «от Рущука до старой Смирны, от Трапезунда до Тульчи», вы можете взять карту и найти на ней все эти географические имена... Смирна — в Малой Азии, Трапезунд — на Черном море, Тульча — на Дунае...

Но попробуйте разыскать имена, перечисленные Алексеем Толстым в таком четверостишии из баллады «Боривой»:

И от бодричей до Ретры,

От Осны до Дубовка,

Всюду весть разносят ветры

О победе той великой....

Их нет ни на каких картах. {95}

Пожалуй, единственное, что вы обнаружите — это городок Оснабрюк в Западной Германии — «Оснинский мост» в переводе на русский язык. Знаменитое святилище Ретра, или Радогощь, с его именем, произведенным от личного славянского имени Радогост, принадлежавшее западно-славянскому племени бедричей, или бодричан, после завоевания этих земель немцами было переименовано ими и получило ничего ни по-славянски, ни по-немецки не означающее название Ридегаст (возле нынешнего Гамбурга). Отзвук имени Дубовик, возможно, сохранился в названии Добин, в Шверине, а самое это название Шверин когда-то звучало, как славянское Зверин. Тот же Брунзовик, который упоминается в стихотворении А. Толстого строкой раньше («Генрих Лев... в Брунзовик пошел обратно...»), в устах немцев-завоевателей превратился в Брауншвейг.

Земли северной Германии, какой она была до второй мировой войны, полны переделанными до неузнаваемости древнеславянскими именами мест.

Был в Померании городок, называвшийся Бельгард. Имя похоже на другие немецкие имена, но ни одному немцу не понятен его смысл и значение. Теперь, когда Померания стала Польским Поморьем, этот город именуется Бялогард, и естественно: его древнее славянское имя было Бялиград, то есть Белогород...

Из древнего Помóрья немцы сделали свое Пóммерн — Померáния; никакого отношения к цитрусовому плоду, горькому померанцу, это имя не имело; оно тоже ровно ничего не значило по-немецки. Славянский Староград они превратили в Штаргард.

Да и в более южных германских провинциях таких онемеченных славянских имен пруд пруди. Вот Дрезден — западно-славянское Драждне, означавшее то же, что у восточных славян «древляне» — «лесные люди». Вот Лейпциг, по-славянски называвшийся Липецк... Германские завоеватели чаще всего не выдумывали для города или поселка совсем нового имени; они до неузнаваемости переиначивали славянское имя, обессмысливая его, но зато делая похожим на непонятное немецкое слово. {96}

Это происходило всюду, где власть оказывалась в руках немцев. В отличие от бодричан, от лужичан, от полабских сербов, чехи сумели сохранить свою культуру, остались живой и могучей, хотя и малочисленной, нацией. Но и у них долгое время селения и города именовались онемеченными именами; чешские названия запрещалось употреблять вслух и официально.

Кáрловы Вáры («вары» — по-чешски — «горячие источники») были известны всему миру как Карлсбад («Карлова купальня»); какой-нибудь моравский Вышков в Австрии звался Вишау, именем, которое и перевести невозможно: что-то вроде «Вишская долина»... Попробуйте догадайтесь, что за чисто немецким по обличью названием Эйбеншиц (оно может означать, да и то с натяжкой, нечто невразумительное, что-то вроде «тисовая защита») скрывается чисто славянское и милое Иванчице, связанное с именем Иван... Ну, разве это не обидно?

А знаете, как сказать и как когда... Всюду, где такая игра с географическими именами идет ради национального угнетения, сопровождая его, это не обидно, а гнусно и мерзко. С такой топонимикой народы борются всеми средствами. Те же чехи несколько веков как драгоценность хранили свои славянские имена мест под иноплеменным гнетом и дождались времени, когда они зазвучали, как единственные и подлинные.

Французский языковед и топонимист Альберт Доза не без юмора рассказывает, какое смятение охватило ученых Запада, когда после первой мировой войны внезапно на востоке Европы началась целая буря переименований. Город, известный до того как Лемберг, превратился в Львов; из австрийского Аграма возник югославский Загреб; чешское Брно сменило онемеченный Брюнн; на месте надписей Торн и Позен появились польские Тóрунь и Пóзнань...

Это была долгожданная неожиданность: славянские народы мечтали о ней веками. Делегации стран, получивших право на свободу, выкладывали свои имена на круглые столы мирных конференций как козырные карты. И дипломатам пришлось признать: топонимика — серьезное доказательство. Если город в день основания был назван Львовом, ясно: это город славянский, и немцам нечего делать в нем. {97}