Импульсивный роман - [12]
Юлиус вытянулся на диване и вперил взгляд в амуров на потолке. Но вдруг ему показалось, что делает он все преглупо, что надо бежать отсюда, куда глаза глядят, в Европу ли, нет, поступать в Университет, изучать оптику, которая есть его вторая мечта, и оставаться там до тех пор, пока не выветрится из головы образ девушки взрослой, которая, говорят, не выходит замуж по причине ужасного характера. А он еще решил, что она неравнодушна к нему! Юлиус закрыл глаза. Он едет. Для него не существует в мире взаимной любви. Он никогда не женится. Он приедет в этот город седым, умудренным и увидит Зиночку, окруженную внуками. Тогда-то он и расскажет о своей великой — не состоявшейся взаимно — любви.
Тут начался рассвет, и Юлиус, как был в пиджаке, брюках, жилете, так и заснул. Мгновенно.
Проснувшись же, он резонно рассудил, что ехать он может когда угодно, однако перед отъездом никто и ничто не запретит ему прогуляться по городу… Это решение заставило его тщательнейшим образом одеться и в ранний час, выпив лишь чашку кофе, отправиться в парк. Там он и встретил Зинаиду Андреевну, которая, как и он, заснула под утро, и это вновь отразилось на ее внешности. Она снова была серой и некрасивой, но Юлиус видел только то, что хотел видеть, и потому поразился как всегда нежности ее облика.
Он встретил ее в тополиной аллее, которую, как и все, не любил из-за летящего все лето липкого серого пуха, но тем не менее сегодня не миновал, почуя — уж как, неизвестно, — что любимая Зинаида Андреевна там. И точно. Вдали увидел он мелькание розового платья и белый кружевной зонтик.
Они встретились на выходе из тополиной аллеи и медленно поклонились друг другу. Нет. Замедленно. Когда успеваешь пристально взглянуть в глаза и увидеть ту же пристальность и то, что тот, другой, тоже рад несказанно, как и ты, а ведь уже считал день никчемным и потерянным — без свидания с любовью, лишь с ей принадлежащей тоской. Ах, как же они поздоровались! Пронзительно и сладостно. Так не целуются и — уж конечно — не любят в постели. Они и опомнились-то нескоро. Зинуша зачем-то подходила к кладбищу, которое раскинулось за городком в чистом поле, а Юлиус продефилировал мимо Зинушиного дома мерным шагом.
Скоро, очень скоро я прерву рассказ о юных Юлиусе и Зинуше и перескочу через много лет. Но пока не могу оторваться от них, все тянусь за моими героями, все не хочу их оставить, и выходит старомодный роман, который нынешнему моторному поколению и читать-то скучно станет. Ну что ж… Наверное, и пишу я не для них, а просто исполняю навязанное мне кем-то и откуда-то жгучее желание углубляться в жизнь моих знакомцев, положительных или отрицательных, я не знаю, — кто есть кто. И вот я цепко удерживаю их, пытаюсь это сделать, а они выпрастывают свои текучие руки и, как пролитая на землю вода, уходят в никуда, и я смотрю, как они утекают, и ничего не могу с этим поделать. И, увы, расстаюсь с ними, вернее, не с ними самими, а с тем отрезком времени, в котором они сейчас, влюбленные, сияющие, юные, идут тополиной аллеей в старинном парке (которого в нашем времени уже нет…), с зонтами, медленно, улыбаясь, вдыхая свежий воздух начала лета, предвидя счастье впереди, и только счастье, слыша жужжанье ос, видя пронзающих синеву ласточек, все в том, том времени… Прощайте же, прощай ТО время, ибо наступает другое, которое тоже текуче уйдет в землю, в никуда…
Двадцать лет прошло. И вот новая картинка.
В столовой Болингеров собираются пить утренний чай. Юлиус, то есть Алексей Георгиевич, Зинаида Андреевна, его жена, и две девочки, их дочери, шестнадцати и семнадцати лет. Некрасивая и хорошенькая — Тома и Эвочка. И опять перевертени имен: Антонина и Улита. Эвочка по внешности ближе к Юлиусу (хотя черненькая) — хорошенькая, Тома — к Зинаиде Андреевне — некрасивенькая.
Вы помните своевольницу Зинушу? Выйдя замуж за своего обожаемого Юлиуса-Алешу, она ничуть не изменилась, осталась столь же взбалмошной, чем всегда и по сей день восхищает влюбленного в нее вечно мужа.
Зинаида Андреевна, родив первую дочь, сказала, что назовет ее Эвангелиной — имя она вычерпала из нашумевшей тогда в России переводной книги американской учительницы Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Тут всполошились все. Мать Зиночки плакала, пугаясь, что внучка будет несчастна с этим именем и что не пристало дворянке, русской, так, прости господи, обзывать девочку. Как сказала Зина — именем из книжки, да еще барышни, которая всю книгу болеет, а потом умирает от чахотки. Старый Эберхардт, то есть Иван Егорович (его, увы, уже нет, он умер…), был в ужасе, ему казалось, что с этим нерусским именем в жизнь Юлиуса и Зиночки ворвется несчастье, боязнь которого стала в старости уже почти болезненной. Он вместе с Зиночкиными родителями уговаривал невестку не менять обычаев, а крестить ребенка как полагается, по-православному, Зинуша сердилась, Юлиус смотрел отрешенно на все, что не было ею самой. Зинуша сердилась все больше и кричала, что если они все такие глупые, то хорошо же, она назовет девочку по святцам, хоть Эвпидоксией, а звать будет Эвочкой, Эвой — Эвангелиной. Назвала она девочку действительно по святцам. День был Кирика и Улиты. И стала дочь Юлиуса и Зинуши по документам — Улитой Алексеевной Болингер. Мать Зинуши опять плакала, потому что ей не нравилось имя, но уже втихомолку, чтобы не рассердить снова строптивую дочь.
