Импульс фантастики - [4]

Речь в них идет о людях, поставленных в необычные, фантастические условия, о том, что эти люди думают, чувствуют, как воспринимают изменившийся мир. А это и есть реальность сегодняшней жизни.

Но и отрывать в фантастике «научное» от «человеческого» тоже нельзя.

Читали бы мы сегодня «80 000 километров под водой» Жюля Верна, если бы там не было капитана Немо? Да с какой стати! Но кто такой капитан Немо без «Наутилуса»? Никто! Без «Наутилуса» нет образа…

В этом своеобразие фантастики.

О характере ее влияния хорошо сказал Лев Успенский: «Как передать всю силу воздействия, оказанного Уэллсом на мое формирование как человека; наверное, не одно мое?

Порой я думаю: в Аду двух мировых войн, в Чистилище великих социальных битв нашего века, в двусмысленном Раю его научного и технического прогресса, иной раз напоминающего катастрофу, многие из нас… задохнулись бы, растерялись, сошли бы с рельсов, если бы не этот Поводырь по непредставимому.

… Он не объяснял наш мир — он приготовил нас к его невообразимости.

Его Кейворы и Гриффины расчищали далеко впереди путь в наше сознание самым сумасшедшим гипотезам Планка и Бора, Дирака и Гейзенберга.

Его Спящий уже в десятых годах заставил нас сделать выбор: за „людей в черном и синем“ против Острога и его цветных карателей… Его алой и морлоки раскрыли нам бездну, зияющую в конце этого пути человечества, и доктор Моро предупредил о том, что будет происходить в отлично оборудованных медицинских „ревирах“ Бухенвальда и Дахау.

Что спорить: о том же во всеоружии точных данных науки об обществе говорили нам иные, в сто раз более авторитетные учителя. Но они обращались прежде всего к нашему Разуму, а он… приходил к нам как Художник. Именно поэтому он и смог стать Вергилием для многих смущенных дантиков того огромного Ада, который назывался „началом века“.

Средства фантастики, читаемой и потому массовой, годятся как для расчистки, так и для минирования фарватеров сознания. Это тем более важно помнить, что представления о будущем влияют на ход событий, которые это будущее формируют.

Стоит ли удивляться, что прилавки Оттавы и Тегерана, Мехико и Осло, Токио и Мельбурна завалены англоамериканской фантастикой? И доход, и идеология одновременно. В пору, казалось бы, говорить о полной духовной оккупации читателя. Все, однако, сложней. Можно легко и быстро взрастить тысячи поделок. Нужны безысходные картины грядущих катастроф? Пожалуйста!

Розовые идиллии будущего? К вашим услугам! Но долговечность поделки — это долговечность поденки. Без Художника есть видимость литературы, нет самой — литературы; есть видимость воздействия и нет подлинного влияния.

Недаром А. В. Луначарский писал, что „мы с нетерпением ждем появления нашего собственного Уэллса…“ Оставим, однако, социальную фантастику в покое и вернемся к теме.

Параллельно с фантастикой, которую можно назвать научной, существует и развивается просто фантастика.

Условная, романтическая, сказочная — определить ее трудно, поскольку самая что ни на есть сказочная фантастика все-таки не сказка, одно с другим спутать трудно.

„Фэнтези“, „фантазия“ — такое общее определение годится, пожалуй, лучше всего. Мы уже исследовали некоторые грани взаимовлияния научно-технического прогресса и фантастики. Но это исследование, пожалуй, относилось исключительно к фантастике научной. А ею не исчерпывается и не определяется облик современной фантастики. Значит ли это, что „фантазии“ никак не смыкаются с научно-техническим прогрессом?

В газетных выступлениях ученых все чаше мелькает соображение важности для научного работника такого качества, как творческое воображение.

Наконец, в „Литературной газете“ была поставлена точка над „и“.

Выступивший в ней ученый прямо и недвусмысленно сказал, что воображение сейчас важней, чем знания.

Мысль не столь уж обычная.

Как так?

В перечне человеческих достоинств воображение всегда занимало скромное место. Логика? Бесспорно! Знания? Конечно! Воображение? А кто его знает, хорошо это или плохо…

„Да он у нас фантазер“ — чего больше в такого рода сентенциях — хвалы или осуждения? И с чего бы это вдруг в наш век точности и рационализма заговорили о важности воображения? Да еще представители естественных и технических наук?

Чтобы уяснить причину, изобразим такую сцену. Аудитория, сидят люди.

— Дымное окно! — говорит один.

— Ледяное пламя! — вторит ему другой.

Собрание сумасшедших? Вовсе нет. Просто учеба. Слушатели — трезвейшие люди: инженеры, конструкторы, научные сотрудники солидной фирмы. Идет занятие по методу синектики — методу развития изобретательских способностей.

Добавим, что сцена, которую мы воспроизвели, — типичная. Ибо синектика — это прежде всего способ активизации воображения. „Дымное окно“ и тому подобная чепуха на деле никакая не чепуха, подобно тому, как бред, высказываемый во время „мозгового штурма“, — ценнейший бред. От слушателей требуют, чтобы они умели быстро находить несопоставимые понятия. Это, кстати, не так легко, как кажется. Ледяное пламя? Неудовлетворительно: в лаборатории получен горячий лед, так что „ледяное пламя“ — это всего лишь вариация на тему…