Imprimatur - [71]

Кристофано первым вошел в комнату и тут же предстал перед блюстителями порядка, уже тянущими шеи, чтобы разглядеть нас. Рядом с ним встал молодой и цветущий Девизе. Затем были вызваны аббат Мелани, Помпео Дульчибени и отец Робледа, что не заняло много времени. А после наступила короткая пауза, во время которой сбиры о чем-то совещались. Кристофано и отец Робледа, казалось, совсем струхнули. Дульчибени был невозмутим. Девизе из комнаты исчез.

Те, в чьих руках были наши судьбы и кто, на мой взгляд профана, ничего не смыслил в медицине, задали Кристофано несколько формальных вопросов. Мало погодя он представил меня. Когда же пришел черед Клоридии, посланцы Барджелло принялись зубоскалить и намекать на какие-то болезни, переносчицей коих якобы могла стать куртизанка.

Когда же прозвучало имя Пеллегрино, наши страхи достигли предела. Однако Кристофано твердой рукой подвел его к окну, не подгоняя, не понукая и никаким другим образом не торопя. Мы все знали, каким трудом дался Кристофано этот поступок – во время переклички подвести к окну больного и при этом не дрогнуть и никак не выдать истинного положения вещей, тем самым взвалив на себя огромную ответственность.

Пеллегрино даже слегка улыбнулся стражникам. Двое из них вопросительно переглянулись. От моего хозяина и лекаря их отделяло всего несколько канн. И вдруг Пеллегрино покачнулся.

– Я тебя предупреждал! – гневно набросился на него Кристофано, вытаскивая из его штанов пустую бутыль.

– Перебрал греческого! – пошутил один из трех посланцев Барджелло, намекая на чрезмерное пристрастие моего хозяина к красному вину.

Словом, болезнь Пеллегрино пусть так, но удалось скрыть.

И тут (мне никогда этого не забыть) среди нас появился Бедфорд. Размашистой походкой подошел он к окну и предстал перед неумолимым триумвиратом. Как и все прочие, я перепугался и был потрясен, словно на наших глазах произошло воскресение из мертвых. Казалось, он настолько освободился от телесных страданий, что превратился в бесплотный дух. За окном же не наблюдалось никакого удивления, а тем паче потрясения, поскольку там ничего не ведали о постигшем англичанина недуге.

Бедфорд выговорил несколько фраз на родном языке, заставив стражников пожалеть о том, что они им не владеют.

– Он повторяет, что хочет выйти отсюда, – перевел Кристофано.

Сбиры, в которых еще свежо было воспоминание о том, как англичанин вел себя в первый раз, и полагая, что он их не понимает, самым грубым образом подняли его на смех. Бедфорд, или его чудесный двойник, ответил на их глумление длинным рядом ругательств, после чего был уведен Кристофано.

Когда все закончилось, постояльцы стали переглядываться, не веря в выздоровление англичанина.

Оказавшись в коридоре, я бросился за Атто в надежде получить объяснение и настиг его как раз в ту минуту, когда он собирался подняться по лестнице на свой этаж. Он метнул в меня задорный взгляд и, догадавшись, что мне страх как хочется все знать, принялся напевать, посмеиваясь надо мной.

Мысли битву затевают, Гордо сердце осаждают. Ах, воительницы злые, С сердцем битву затевают…

– Ну, как тебе воскрешение Бедфорда?

– Но разве это возможно?!

Атто задержался, ступив на лестницу, и с лукавым выражением лица зашептал:

– Ты что же, думаешь, агент по особым поручениям французского короля даст провести себя как мальчишку? Бедфорд молод, невысок и белокур. Тот, кого ты видел, в точности такой же. У англичанина голубые глаза, и у нашего сине-зеленые. В ту перекличку он роптал, рвался на свободу, тоже и сегодня. Тогда он лопотал что-то непонятное, и сейчас было также. В чем же дело?

– Но ведь это не мог быть он…

– Ну разумеется. Бедфорд распростерт на постели и дышит на ладан, мы молим Бога, чтобы он поправился. Но будь у тебя хорошая память (а это ой как необходимо газетчику), ты бы вспомнил, какой беспорядок царил в первую перекличку. Когда выкликнули меня, Кристофано подвел к окну Стилоне Приазо, вместо Дульчибени – Робледу и так далее, делая вид, что ошибается. Как ты думаешь, после такой неразберихи могли ли стражи порядка быть уверенными, что узнают всех? Заруби себе на носу: в Барджелло нет наших изображений, ведь среди нас нет ни папы, ни короля Франции. – Мое молчание было красноречивее всяких слов. – Они и не могли никого узнать, за исключением разве что молодого белокурого джентльмена, возмущающегося на непонятном языке.

– Так Бедфорд… – осенило меня, стоило в памяти ожить воспоминанию о Девизе, куда-то исчезнувшем.

– …играет на гитаре, говорит по-французски, иногда делает вид, что знает английский, – закончил Атто вместо меня сообщнически взглянув на Девизе. – Сегодня он только то и сделал, что облачился в платье, напоминающее наряд англичанина. Он мог позаимствовать его у Бедфорда, но тогда дружище Кристофано послал бы нас в лазарет: пользоваться одеждой и постельным бельем больных чумой нельзя ни под каким предлогом.

– В таком случае Девизе дважды предстал перед проверяющими, а я и не заметил.

– А все оттого, что это нелепо, а как известно, нелепость, какой бы правдоподобной она ни была, воспринимается с трудом.