Imprimatur - [134]

Я засучил рукава. Кристофано с натром отправился к Стилоне, а перед уходом наказал мне:

– Ты мне понадобишься, когда я пойду лечить Дульчибени. При раздаче пищи я тебе помогу, так ты не ухлопаешь уйму времени, а то, я смотрю, всех так и тянет заговорить тебя, – многозначительно закончил он.

После обеда мы отправились кормить Бедфорда, а затем надолго застряли у Пеллегрино. Ему что-то совсем не пришлось по вкусу специально приготовленное для него лекарем кушанье, обладающее очистительными свойствами, – нечто вроде серой тюри. Вообще же я с удовольствием отметил, что он пошел на поправку. А уж как я чаял узреть его здоровым, и сказать не могу. Он понюхал тюрю, а потом огляделся, сложил пальцы в кулак, выставив большой палец и стал ритмично указывать им себе на рот. Так он обычно давал знать о жажде и желании промочить глотку.

Только я открыл рот, чтобы призвать его к благоразумию, как Кристофано жестом остановил меня.

– Ты же видишь, он приходит в себя, ум пробуждается от спячки. Можно позволить ему полчарочки красного.

– Но он уже столько выпил, никак себя не ограничивая, пока не заболел!

– Золотые слова. Вино следует потреблять с умеренностью: оно питательно, способствует пищеварению, придает силы, успокаивает, смягчает нрав, веселит, проясняет мысли, освежает мозги. Сбегай-ка за вином в погреб, – с ноткой нетерпения закончил Кристофано. – Одна чарочка пойдет ему только на пользу.

Когда я уже направлялся к лестнице, за моей спиной раздалось:

– Да смотри, чтоб было прохладное! В Мессине употребление снега для охлаждения вина и пищи свело на нет лихорадку, вызванную засорением вен. С тех пор с каждый годом умирает на тысячу человек меньше!

Я заверил его: мол чего-чего, а уж прессованного снега у нас хоть отбавляй, его нам поставляют так же исправно, как хлебные караваи и бурдюки с водой.

Одна нога здесь, другая там, и вот я уже вернулся с графинчиком доброго красного вина и чаркой. Кристофано объяснил мне тут, что беда Пеллегрино – в неумеренном потреблении вина, которое делает человека бешеным, дурным, блудливым, болтливым и склонным к убийству. Умеренными потребителями вина были Август и Цезарь, неумеренными – Клавдий Тиберий Нерон и Александр, порой на два дня засыпавший после попойки.

С этими словами Кристофано выхватил у меня чарку, которую я успел наполнить, и осушил ее больше чем наполовину.

– Недурное винцо, скорее укрепляющее, приятное на вкус, – проговорил он, разглядывая остававшуюся на донышке жидкость рубинового цвета. Как я тебе говорил, добрая доза вина превращает природные пороки в их противоположность, отчего нечестивец становится набожным, скряга – мотом, гордец – скромником, гуляка – усидчивым, робкий – смельчаком, молчун и ленивец – хитрецом, гораздым на проделки и болтуном. – • Он допил чарку, снова наполнил ее и залпом опрокинул. – Но горе, если станешь пить после тяжких физических нагрузок или коитуса, – предуведомил он меня, вытирая губы тыльной стороной одной руки, а другой опять наливая себе. – Хорошо пьется после горького миндаля, айвы, миртовых семян или чего иного вяжущего.

Наконец и Пеллегрино досталась пара глотков.

От Пеллегрино мы прошли к Дульчибени, которого мое присутствие как будто слегка стесняло. Вскоре я понял почему: Кристофано попросил его обнажить срамные части тела. Пациент бросил в мою сторону недовольный взгляд и заворчал. Видя, что он стесняется, я отвернулся. Кристофано заверил его, что я не стану на него смотреть, а врача бояться – последнее дело, и попросил его встать на постели на четвереньки, оперевшись на локти, чтобы можно было подобраться к его геморрою. Дульчибени, хотя и нехотя, сделал, как его просили, но прежде схватился за свою табакерку. Мне Кристофано велел присесть лицом к лицу к престарелому господину и покрепче ухватить его за плечи, чтобы при накладывании лекарства пациент чего доброго не дернулся и жидкость не попала на его мошонку или уд, в противном случае его гениталиям грозил ожог. Заслыша эти указания, Дульчибени с трудом подавил дрожь и сделал запасец из табакерки.

Кристофано приступил к лечению. Как и следовало ожидать, Дульчибени забился от боли, издавая короткие пронзительные вопли. Чтобы отвлечь его, доктор попытался завязать с ним беседу, для начала поинтересовавшись, откуда он родом, для чего прибыл из Неаполя в Рим и все в таком духе. Я бы поостерегся задавать ему подобные вопросы. Дульчибени (как и предполагал аббат Мелани) отвечал односложно, не желая поддерживать разговор. Я не услышал ничего, что могло бы пригодиться нам с аббатом. Тогда Кристофано завел речь о том, о чем в эти дни не говорил только мертвый, – об осаде Вены. Он спросил, как на это смотрят в Неаполе.

– Понятия не имею, – лаконично ответил Дульчибени, чего, впрочем, и следовало ожидать.

– Но ведь уже месяцы об этом судачит вся Европа! Кто, по-вашему выйдет победителем? Правоверные или нечестивцы?

– И те и другие и ни те ни другие, – раздраженно пробурчал пациент.

Мне вдруг пришло в голову: а станет ли Дульчибени разговаривать сам с собой на эту неприятную для него тему, когда мы закончим процедуру и откланяемся.