Имперский раб - [10]

Слуга, приведший Ефрема, остановил его в трех шагах от сидевших, резко надавив ему на плечи, заставил опустится на колени, ткнул в затылок, согнув в поклон и отошел на шаг. Ходжа знаком руки отправил его. Слуга тихо вышел, тщательно прикрыв узорчатую дверь. Некоторое время Ефрем сидел в тишине, не шевелясь.

– Распрямись, – услышал он голос хозяина.

Старик перевел, но Ефрем понял и без перевода. Он поднял голову. Ходжа еще помолчал, казалось, бесстрастно разглядывая раба, потом спросил:

– Расскажи кто ты и откуда?

Старик перевел. Ефрем отметил, что он говорил по-русски свободно.

Обращаясь прямо к ходже, Филиппов на сносном бухарском коротко рассказал, кто он и откуда. Как ни изображали хозяева спокойствие на лицах, но от пленника не укрылось приятное удивление в их глазах. Они были извещены, что Ефрем освоился в языке. Но так быстро и хорошо не ожидали! Это вызывало уважение и любопвтство пополам с опасением.

– Ты ловко говоришь по-нашему…Где сему нучился? – спросил Гафур.

– До того, как в плен попасть, почитай, что с детства по-татарски знаю, а ваш язык схожий во многом. В плену я уже два месяца да прежде того ваших торговых людей в городе Оренбурге много видывал, вот и выучил.

– Говорят, в России бунт великий случился. Правда ли, что муж вашей нынешней царицы, ею свергнутый, на нее казаков с Яика поднял? – задал новый вопрос Гафур.

– Бунт большой был, это верно, – ответил Филиппов. – Только не настоящий царь то сотворил. Настоящий давно помер, вот и стала править его законная жена, императрица наша нынешняя. А бунт учинили воры и разбойники во главе с самозванцем. Беглый вор объявил себя царем, чтобы привлечь к себе народу поболее, но казаки с Яика не все его поддержали… Когда я в полон угодил, его уже громить начали… Меня пленили…

– Я знаю, как ты попал в плен к кочевникам, – перебил его Гафур. – Знаю также, что уговорил ты их за выкуп вернуть своих товарищей на родину. – Тон ходжи становился все жестче. – Почему же за больший выкуп не уговорил их и тебя освободить?…Будто нарочно уходил от своих… и язык наш тебе ведом!.. А не подослан ли ты к нам случаем, а?! – нахмурившись, закончил он почти зло.

Ефрем почувствовал сосущий комок под ложечкой. Во рту пересохло. Он давно понял, что здесь не церемонятся, и пытка, если захотят, будет ужасной. Или просто зарежут как барана и не почешутся. «Видать, ошибался ты, Ефремка, когда рассуждал, сидя с Потемкиным. Когда Григорий-то Александрович ужасался, все понимал он лучше тебя, мил друг!» – мелькнуло у него в голове. Не удержав волнения, вслух сказал:

– Помилуй, господин, кто-то оговорил меня перед тобой, все не так на самом деле…

– Оговорил?! – вскричал Гафур. – У меня по-твоему своего разума нет, если я всем разговорам только и верю?… Говори тогда уж и ты, как было! Но учти, гяур нечистый, если увижу, что врешь – сдохнешь под пыткой!

– Меня прислали служить в Оренбург потому, что язык кочевников знаю. Начальство меня не больно жаловало. Не любило мое начальство, что я грамоте обучен, – Гафур слегка повел бровью, Филиппов заметил, – вот и взъелось оно на меня. Тут бунт на Яике случился. Меня и постарались с глаз долой спровадить, под пули, значит… Коль ты знаешь, как я к кочевникам попал, то, верно, сказывали тебе и про то, что чуть не убили меня бунтовщики… И в полон я не своей волей напросился… А выкупа за меня все равно не дали бы. Перво-наперво потому, что некому заплатить, а второе, что ежели меня само начальство заедало, ужели поверили бы в то, что не изменял я присяге, не струсил?.. Не-е-т, мне все едино уже тогда петля была бы! А плен – не всегда могила!.. Коль на родину путь заказан, то к новой жизни приспосабливаться надобно. Я так рассуждал, господин мой.

– Если ты так верен присяге, может, и сейчас нам врешь? – тихим голосом, по-русски спросил старик, до этого внимательно, молча разглядывавший Филиппова, и быстро перевел свой вопрос Гафуру.

– Не лгу я. Что даст мне ложь? Одни мучения. Совесть моя чиста… Ничего не боялся я, а несправедливой кары от начальников своих дома боюсь!

– Ну а если мы тебя заставим нам служить, тогда как? Придется долг нарушить? – с усмешкой спросил Гафур.

– Смотря в чем служба будет, – потупился Ефрем, – ежели против своих погонишь, лучше убей. А ежели против твоих врагов, не на Россию, тогда другое дело… Среди твоих врагов, я чаю, русских пока нет. Тогда и честь и совесть сохраню.

– Хорошо, солдат, – усмехнулся старец, – я знаю русских воинов, многие из них присягу соблюдать умеют… Я мулла и подолгу жил в России, в Казани бывал, в Астрахани… До Москвы добирался! Поэтому ваш язык знаю. Так что учти, ежели во вранье замечен будешь, почтенный хозяин твой с тебя живого шкуру сдерет.

– Ты все понял? – строго спросил Гафур.

– Да, господин, – поклонился Ефрем.

Гафур хлопнул в ладоши. На пороге появился слуга. Ходжа показал на русского.

– Держать сегодня отдельно. Уведи.

Ефрема отвели в небольшую комнатку с голыми стенами. Переодели, как всех слуг – простая, полотняная рубаха до колен, такие же шаровары, ватный полосатый халат и кушак, на ноги дали ичиги из грубо выделанной кожи, голова осталась непокрытой. Одежда простая, но уже неветхая, как прежняя. В комнате на полу лежал тюфяк, набитый соломой. Ефрему принесли остатки плова и кринку воды. Дверь на ночь заперли снаружи железной скобой с замком. Светильника не было. Он поел в темноте, на ощупь и, усевшись на своей новой постели, прислонился спиной к глиняной стене, обхватил колени руками. Пережитое волнение чуть улеглось. Спиной он ощутил, что стена теплая и в каморке тепло, не в пример той, где он сидел днем. Ефрем уже знал, что в здешних богатых домах часто устраивают такие полые проходы в стенах, в которые зимой пускают дым от очага, а летом устраивают сквозняки да еще вешают на стены кошму, которую слегка поливают водой. Потому в доме тепло зимой и прохладно в жару… Он стал вспоминать и осмысливать все, что удалось уже видеть и слышать.