Имперский маг - [38]

— О, разумеется, работа прежде всего, — залебезил Зурен. — Если необходимо, мы посетим другие бараки и ещё производственные цеха, а затем я покажу медицинский блок. Там под руководством профессора Гебхардта проводятся уникальные эксперименты, которые вас как учёного наверняка смогут заинтересовать.

— Я не имею никакого отношения к медицине, — попытался вывернуться Штернберг, не без оснований подозревая, что последняя часть «экскурсии» может вывести его из строя.

— Но ведь вы, кажется, практикуете целительство?

«Все справки обо мне навёл, сволочь».

— Да, верно. Если ваши эксперименты имеют к этому какое-то отношение…

— О, несомненно!

— Что ж, отлично. Но сперва я должен убедиться, что узники действительно не располагают возможностью проводить в бараках ритуалы.

— Да, конечно, конечно…

Только они вышли на улицу, как стали свидетелями одной примечательной сцены, по-видимому, здесь очень будничной, поскольку даже гестаповцы из комиссии не обратили на неё никакого внимания. У стены барака напротив собрались человек пять охранников, и они жестоко избивали ногами и прикладами винтовок катавшуюся по земле женщину.

— А это у вас ещё что такое? — хрипло спросил Штернберг у сопровождающих. — Это у ваших парней вместо утренней пробежки, да?

Лагерфюрер хохотнул и пояснил:

— Это наши специалисты по абортам, в основном для жидовок. Некоторых жидовок сюда уже заряженными привозят, вот наши солдаты их и разряжают, покуда эти сучки не разродились жидятами. Иногда это делают штыками…

Комендант насупился, и лагерфюрер не стал развивать тему. Штернберг стащил с носа очки и принялся яростно полировать стёкла платком, казалось, с головой уйдя в это занятие, — и потому не видел, как подол женщины окрасился кровью, но от страшных криков у него заледенела спина и зашевелились волосы на макушке. Именно в это мгновение какая-то онемевшая часть сознания — та, что должна была, как казалось, вовсе остаться за воротами концлагеря, — на четвереньках заползла в самое глубокое бомбоубежище и забилась в Дальний угол, заткнув уши и зажмурив глаза — благодаря чему долговязый эсэсовец из «Аненэрбе» ещё долго ходил по лагерю, донимая вспотевшего от услужливости коменданта придирками и, к неудовольствию последнего, посетил слишком многие бараки и производственные цеха.

В некоторых бараках обнаружились портативные виселицы, вызывавшие даже ностальгическое умиротворение своим незатейливым видом по сравнению с маниакально-сложной конструкцией, скомбинированной из нескольких старых велосипедов, — а находился этот шедевр механики, залитый кровью, не где-нибудь, а в солдатской столовой, чтоб рядовым за поглощением пищи было на что поглядеть, и некоторые выразительные детали механизма позволяли догадываться, к какому роду относилось зрелище. У входа в казарму охраны стоял столб с крючьями, к которым были привязаны вверх ногами две голые женщины. На их телах алели бесчисленные перекрещивающиеся следы от ударов плетью. Сложно было сказать, живы ли они ещё. У забора за производственными цехами, неподалёку от мертвецких, имелся широкий навес, под ним в землю было врыто несколько длинных, в человеческий рост, заострённых кольев, а рядом была установлена лебёдка с протянутым через балку канатом, на конце которого болтались наручники. Комендант и словом не обмолвился о назначении этого хозяйства, сделал вид, что вообще не заметил, а Штернберг не стал спрашивать, потому что и так всё было ясно. Колья были чёрными от частого применения. А в цехах опрятно одетые женщины что-то шили и при появлении господ офицеров почтительно вставали с мест, напрочь переставая думать о чём бы то ни было, — Штернберг впервые видел, чтобы человеческие существа вовсе не думали. В каждом цехе было специальное помещение для порки, со станком для растягивания, — всё законно, объявил комендант, порка женщин-заключённых разрешена лично Гиммлером, — но Штернберг (вернее, какая-то его обезличенная ипостась) всё равно принялся вяло соображать, удастся ли привлечь Зурена и его кодлу к суду за садизм — прецеденты, хоть и немногочисленные, бывали, ибо рейхсфюрер постановил, что «истреблять врагов» нужно «прилично» и «по-деловому», блюдя эсэсовское достоинство, но тот же рейхсфюрер указывал, что «политические мотивы» и «наведение порядка» оправдывают всё, а изобретательных карателей не раз называл увлекающимися, но полезными чудаками, поэтому мысль вскоре попала в полный штиль и, булькнув, бесславно затонула в океане абсурда.

Между тем похвально исполнительный штурмбанфюрер тщетно выискивал следы проклятий или наведения порчи (подобные вещи всегда оставляют отпечатки в Тонком мире) и даже посетил мертвецкую, чтобы осмотреть трупы двух убитых несколько дней тому назад охранников — и прийти к выводу, что таинственный преступник не колдун, а сильнейший экстрасенс, способный, по-видимому, умерщвлять одной лишь силой мысли, без обращения к ритуалике: погибая, жертвы даже не успевали осознать, что с ними случилось. Гестаповец Шольц начал терять интерес к своему объекту наблюдения, не стал заходить в морг и потому, по счастью, не увидел, как Штернберг, сунувшись не в то отделение, остекленевшим взглядом уставился на разложенные по полу ровными рядами пергаментно-серые детские тела, крошечные и высохшие, — а затем долго, как слепой, нашаривал ручку двери.