Имперская гвардия: Омнибус - [30]

"Горделивость" выстрелила ещё раз, зацепив бок боевой крепости и прорвав в её броне зияющую дыру. Орочий танк медленно остановился. Как ни трудно в это поверить, но его башня развернулась, нацеливая своё перекрученное орудие на «Гибельный Клинок». Даже орки не настолько глупы, чтобы попытаться выстрелить, подумал я, в тот же самый миг осознавая, что им легко могло хватить на это упрямства. Я бросился на землю рядом с Ланнером.

Мне не раз и не два доводилось видеть орочью технику, функционировавшую лишь по причине безраздельной веры зеленокожих в то, что она будет работать. Но даже их безумная уверенность не могла преодолеть физическую реальность на таком фундаментальном уровне. Я услышал приглушённый "тудух", и вся боевая крепость сотряслась от силы взрыва, который направило назад внутрь танка. За этим последовали ещё два титанических сотрясения, когда рванули сначала боеприпасы, а затем двигатель. Воздушная ударная волна от уничтожения сверхтяжа вколотила нас в красный грунт.

Затем мы поднялись и стояли, отплёвываясь, пока в наших ушах не затих звон, а наше зрение не восстановилось после вспышки. "Горделивость" уже остановилась. Она открыла нам люк, пока мы карабкались наверх. По ходу нашего подъёма я заметил на «Гибельном Клинке» несколько боевых ранений. Броня была выщерблена и опалена, и была пробита по крайней мере в одном месте. Раны имелись и внутри. Орочий снаряд пробил шкуру "Горделивости" и, к счастью, улетел прямо через другой борт без взрыва. Но он убил водителя, и командиру танка, сержанту Хануссену, пришлось взять управление на себя. Он с явным облегчением уступил его Ланнеру, который устроился на его сиденье с влюблённым видом.

Я развернулся к Хануссену:

— Как там наша связь?

— Нестабильная, комиссар, но работает. Я уже разослал весточку, что вы живы.

Когда я кивнул ему, предлагая продолжать, он сказал:

— Против нас ещё как минимум три топталки и столько же боевых крепостей. Некоторые уже в долине, а некоторые ещё идут по проходу.

Я крякнул.

— Мы не можем сражаться с ними там. Слишком тесно. Нам придётся дождаться, пока все основные источники угрозы достигнут долины, и тогда делать попытку прорыва. Как там дела у других «Гибельных Клинков»? — сказал я.

— "Последний Рассвет" ещё сражается. Остальные мы потеряли.

Я чертыхнулся. "Устрашающее Величие" тоже было потеряно вместе с капитаном Хэнтлином. Руководство полков продолжало обезглавливаться.

— Кто принял командование? — спросил я.

— Я, — ответил Хануссен.

И до сих пор у него это получалось.

— Хорошо.

— Кое-что ещё, комиссар. С вами пытался связаться полковник Хельм. Что-то насчёт орбитальной бомбардировки.

Я нахмурился:

— Во что мы целим?

— Это не мы.

Я схватил вокс. Секунды, которых мы не имели, ускользали прочь. Но я доверился людям, которые вели схватку, пока я сам выяснял более общую ситуацию. При охватывании взглядом более масштабной панорамы войны беда состоит в том, что его никак нельзя от неё отвлечь.

Я слушал статические шумы одного ретранслятора за другим. К счастью, цепочка всё ещё работала, так что я соединился с плато Адрон и заговорил с Хельмом:

— Что происходит, полковник?

— Комиссар, у орков есть космический скиталец.

Мне пришлось сделать усилие, чтобы не закрыть в отчаянии свой глаз. Я сохранял каменное выражение лица. Космический скиталец? Когда мы прибыли в систему, у орков имелось лишь несколько транспортных судов, которые висели над Голгофой на высоком якоре. Мы незамедлительно с ними расправились. У орков не было войск, кроме находившихся на поверхности, то есть никаких подкреплений, никакого снабжения…. Вот только у них было. У Траки был космический скиталец. Одно из этих чудовищных нагромождений уворованных или подобранных после аварии кораблей, прилепленных к центральному астероиду, служило главным источником войск и материально-технического снабжения для нашествия Траки на Армагеддон. Мы его уничтожили, нанеся этим сокрушительный удар по мощи орочьего предводителя.

Какими мы были наивными. Похоже, что такое приключалось с нами всегда, когда дело касалось этого орка.

У него имелся ещё один. То, что у него могло быть две такие базы, являлось леденящим свидетельством того, насколько широко простирались его власть и влияние. А то, что он умудрялся это скрывать до настоящего дня, ударив по нам с ещё одного фронта в наихудший возможный момент, было ещё даже более пугающим признаком не только силы, но и мастерства.

Хельм всё ещё говорил:

— Флот несёт тяжёлый урон, сэр. Мы не располагаем кораблями для сражения с чем-то подобным. Ещё он бомбит поверхность, главным образом те позиции, за которые сражаются войска наших Титанов.

— Какова твоя оценка?

— Сэр, мы проигрываем.

Он ожидал моего ответа, и в его молчании чувствовалась напряжённость. Как правило, так открыто заговорить с комиссаром о поражении было самоубийством, и мне доводилось пристреливать людей за высказывание гораздо менее чётких мнений. Требовалось быть храбрецом, чтобы проявлять честность, так сильно рискуя собой. Но я просил у него правды, и он мне её дал. Хельм доказал, что он порядочный офицер, ещё на Армагеддоне, когда, поставив под удар свою военную карьеру и кое-что поважнее, выступил против идиотских выходок губернатора фон Штраба, которые пахли изменой. Я очень ценил его стремление точно также высказывать мне то, чего я не хотел, но непременно должен был слышать.