Империя - [15]

[29]. Остальная часть письма была написана на французском языке, на котором они обычно говорили друг с другом, да и думали тоже. Он напомнил ей, что завещание неспешно продвигается по судебным инстанциям, но ничего не решится до первого января будущего года. Он надеется, что тем временем она получает удовольствие от своего нового статуса парижской сироты, и рекомендует взять одну из бесчисленных агрижентских старых дев или вдов себе в дуэньи. «Видимость, — писал он, переходя на поучающий английский, — имеет в этом мире решающее значение». Уж Блэзу это, конечно, должно быть известно. Будучи журналистом, он теперь не только выдумывает разные вещи, но и создает их видимость.

— Каролина! — голос Дела звал ее домой. Он стоял на нижней террасе, размахивая листком бумаги. — Телеграмма! — Внезапно он исчез с террасы и заскользил задом по лестнице. — О, черт! — выругался он, поднимаясь и разглядывая темные травяные пятна на элегантном твиде. — Извини. — Дел улыбнулся. Он очень мил, подумала Каролина. Если бы только лоб был пошире за счет внушительного подбородка, а глаза — чуточку крупнее.

Каролина распечатала телеграмму. Она была от ее кузена и адвоката Джона Эпгара Сэнфорда. Незадолго до смерти полковника Джон приезжал в Сен-Клу и как бы невзначай сказал Каролине: «Если что-нибудь случится с вашим отцом, вам потребуется адвокат. Американский адвокат». «Вы имеете в виду себя?» «Если вам будет угодно». В тот момент перспектива смерти отца казалась весьма отдаленной: Сэнфорды жили вечно, наслаждаясь своим нездоровьем. Но когда «Голубой экспресс» столь внезапно и преждевременно доставил полковника Сэнфорда в иные сферы, Каролина написала Джону Эпгару Сэнфорду, чем вызвала недовольство Блэза. Когда Блэз сообщил ей, что завещание не будет утверждено раньше первого января, она почувствовала себя виноватой. Видимо, она и в самом деле осложнила дело. А теперь Джон Эпгар Сэнфорд торопит: «Приезжайте в Нью-Йорк как можно скорее завещание рассматривается 15 сентября не волнуйтесь».

— Что случилось?

— Мне советуют не волноваться. Это наверняка означает обратное.

— И ты волнуешься?

Каролина спрятала телеграмму в сумочку.

— Бедняжка эта телеграфистка в Плакли. Ну и задали мы ей работы!

— Она обратилась за помощью к правительству ее величества. Угрожает закрыть свою контору, — улыбнулся Дел. — Пошли, только что приехал брат дядюшки Дорди, Брукс. Его стоит увидеть и послушать.

Каролина взяла Дела за руку.

— Не поможет ли посольство отправить меня пароходом в Нью-Йорк?

— Конечно. Я скажу Эдди. Когда?

— Если возможно, завтра вечером. В крайнем случае, послезавтра.

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, ничего. То есть пока ничего. Просто… дела, — добавила она весело, секунду помедлив, чтобы не споткнуться на букве «д»: когда нервничала, она иногда начинала заикаться.

Брукс Адамс[30] собрал вокруг себя двор — нет, подумала она, скорее папский конклав — на верхней террасе. Его брат Генри свернулся калачиком в кресле, точно затравленный беспозвоночный дикобраз. Генри Джеймс облокотился о балюстраду и, прищурившись, разглядывал новоявленного папу римского. Жена Брукса, маленькая невзрачная женщина, сидела рядом с миссис Камерон, вне эксцентричной орбиты своего мужа; тот возбужденно кружил в лихорадочном вальсе вокруг старшего брата — ну, точно папа в пляске св. Витта… Из них двоих старшим казался седовласый и седобородый Брукс.

— И вот на наших глазах, — непререкаемо вещал он тонким, хорошо поставленным голосом, — цвет Франции, ее военная элита оказалась под судом, униженная, затравленная, загнанная в угол бандой грязных евреев.

— Ради бога, не надо. — Каролина не могла вынести еще одного обсуждения дела капитана Дрейфуса, которое на столь долгое время раскололо Францию и успело ей уже смертельно наскучить. Даже мадемуазель Сувестр, забыв свою знаменитую невозмутимость, вступилась за несчастного Дрейфуса перед ученицами.

— Мистер Адамс слегка помешался на этой теме, — прошептал Дел. — Дядюшка Дорди тоже, хотя он не столь монотонен.

Брукс равнодушно посмотрел на вошедших. Но тут же включил их в свою орбиту. Он возобновил причудливое кружение вокруг кресла, в котором сидел его брат.

— Предположим, ты скажешь, что капитан Дрейфус невиновен в передаче секретов врагу.

— Я вовсе не собирался говорить ничего подобного, — пробормотал Генри Адамс.

Но Брукс оставил его ответ без внимания.

— На это я отвечу: если он невиновен, то тем хуже для Франции, для Запада. Позволить евреям — то есть коммерческим интересам — просто так парализовать великую державу! Англия и Америка, первая — идущая к упадку, и другая — невежественная, но могучая… Я вижу нашу задачу… в том, чтобы объединить усилия с еврейскими финансовыми кругами, что одновременно может нас спасти в грядущей схватке между Америкой и Европой, которая, по моим расчетам, начнется не позднее тысяча девятьсот четырнадцатого года. Из этой схватки могут выйти лишь два победителя — Соединенные Штаты, ныне величайшая мировая держава, и Россия, величайшая континентальная держава. Германия слишком мала, чтобы претендовать на роль мировой державы, и будет разгромлена, а Франция и Англия вообще потеряют всякое значение, выходит… выходит, остаемся мы — лицом к лицу с невежественной Россией, управляемой горсткой немцев и евреев. Но может ли Россия удержаться на своей нынешней ступени развития, а точнее — недоразвитости? Уверен, что нет.