Империя террора - [3]

– Одну минутку, отец, – сказал охранник. С выводящей из терпения медлительностью он положил трубку и начал небрежно просматривать напечатанный на машинке список фамилий. Наконец его палец остановился, и Римо прочем вверх ногами:

«Девлин, Бернард. Отец Тук».

Охранник отложил лист бумаги и опять снял трубку.

– Все в порядке, отец, – сказал он. – Идите вон в ту дверь. – Он указал кивком на дверь в углу комнаты.

– Благодарю тебя, сын мой, – произнес Римо.

Следуя указаниям охранника, он достиг другой металлической двери, доходящей до потолка и шириной в шесть футов. На ней было написано: «Открывать от себя». Надпись была свежая и нетронутая, в то время как решетка над ней носила следы прикосновений тысяч рук, открывавших прежде эту дверь.

Когда-то Римо тоже прикасался к тюремной решетке. Он положил ладони на надпись и ощутил слабую пульсацию тока, как будто открылся электрический замок. Он толкнул дверь, и она медленно отворилась.

Дверь захлопнулась за ним, и Римо оказался в еще одной маленькой комнате. Справа, за пуленепробиваемым стеклом и металлической сеткой находилось трое заключенных, ожидающих выхода на свободу. За ними наблюдал еще один охранник.

Слева находилась дверь, ведущая на лестницу. Римо толкнул ее, но она не открылась. Бросив взгляд через плечо и увидев, что охранник беседует с одним из заключенных, Римо подошел к его окошку и постучал по стеклу.

Охранник поднял голову, кивнул и нажал на кнопку. Вернувшись к двери, Римо открыл ее и вышел на узкую лестницу. Ступеньки были выше обычных. У начала лестницы под углом было повешено зеркало, и когда Римо поднялся наверх, то обнаружил, что аналогичное зеркало висит на противоположной стене, там, где лестница кончается. Он взглянул в наго, затем посмотрел на нижнее зеркало и на охранника. Не сходя с места, тот мог видеть всю лестницу. Спрятаться на ней было невозможно, ни перил, ни карнизов, на которые можно было бы залезть, у нее не было.

Римо поднялся по ступенькам, стараясь поддевать своими обутыми в сандалии босыми ногами края рясы, чтобы не наступать на нее при каждом шаге. Он пытался не вспоминать, как много лет тому назад по такой же узкой лестнице его вели в камеру смертников. Бесполезно. Он обливался потом, и подмышки его были мокры.

Тогда, много лет назад, его жизнь была проще. Его звали Римо Уильямс, и он был полицейским из Ньюаркского департамента полиции. Он был хорошим полицейским, пока кто-то не убил торговца наркотиками на территории его участка. Римо обвинили в убийстве и приговорили к электрическому стулу, который, однако, не сработал в тот раз должным образом.

Какого черта я здесь делаю? У верхушки лестницы была еще одна дверь, точь-в-точь как в блоке для смертников государственной тюрьмы Нью-Джерси. Внезапно им овладели непрошеные воспоминания: визит священника, черная таблетка, металлический шлем на голове и затем ожидание смерти от семидесяти семи миллионов вольт, смерти, которой он так и не дождался.

Римо сам не заметил, как очутился в следующей комнате, где за старым деревянным столом сидел одетый в форму охранник. На именной табличке на его груди было написано: «О'Брайен». Это был мужчина среднего роста, и Римо заметил, что одна его рука была короче другой. Большие узловатые запястья торчали из рукавов его синей форменной рубашки. Маленькие глаза охранника были водянисто-голубого цвета, а его круглый широкий нос был красен из-за обилия лопнувших кровеносных сосудом.

– Я отец Тук. Я хотел бы видеть заключенного Девлина.

– К чему такая спешка, отец мой? – спросил О'Брайен.

Римо не ответил. Помолчав, он произнес:

– Будьте так добры, вызовите заключенного Девлина.

Чрезвычайно медленно О'Брайен поднялся со стула, пристально оглядывая посетителя и приходя к заключению, что стоящий перед ним человек вовсе не является монахом. Ладони его были мозолисты, но ногти тщательно ухожены. Кроме того, от него исходил аромат дорогого крема после бритья, что, по мнению О'Брайена было совершенно несвойственно священнослужителям. Если бы О'Брайеи знал, что это был не крем для бритья, а особый французский лосьон, применяемый после коитуса, он бы только укрепился в своих подозрениях. Выходя из-за стола, О'Брайен взглянул на ноги монаха: они были слишком чистыми, и даже ногти на них, казалось, покрывал бесцветный лак.

Это определенно не священник. Несмотря на старания О'Брайена скрыть свою заинтересованность, Римо уловил его внимательные взгляды и догадался, к каким выводам пришел охранник. Черт, этого только не хватало, подумал Римо.

Ничего не сказав, О'Брайен провел Римо в маленькую комнату для свиданий, где стены были покрыты деревянными панелями, и вежливо попросил подождать. Выйдя в другую дверь, он вернулся через пять минут в сопровождении еще одного человека.

– Садитесь, Девлин, – сказал он.

Девлин послушно уселся напротив монаха на некрашеный деревянный стул.

Это был высокий и худой человек. Синяя тюремная одежда так хорошо сидела на нем, как будто была сшита по его мерке. Волосы его были черны и волнисты, а загар на лице говорил о частых поездках на острова. Видимо, Девлин был членом какого-то престижного клуба здоровья.