Империя солнца - [92]

Джим положил голову на грудь мистеру Макстеду. Над стадионом танцевала стробоскопическая рябь далеких вспышек, одев спящих узников в призрачные саваны. Может быть, им всем суждено принять участие в строительстве гигантской взлетной полосы? В полуяви-полусне Джим услышал в отдаленном гуле американских бомбардировщиков могучие аккорды приближающейся смерти. Спрягая про себя латинские глаголы — ничего более похожего на молитву он не смог вспомнить, — Джим уснул рядом с мистером Макстедом и видел во сне взлетные полосы.

31. Империя солнца

Сырое утреннее солнце заполонило стадион, отражаясь в бессчетных лужах на гаревой дорожке и в хромированных радиаторах американских автомобилей, припаркованных рядами за футбольными воротами в северной оконечности стадиона. Опершись о плечо мистера Макстеда, Джим оглядел сотни лежащих на теплой траве мужчин и женщин. Некоторые сидели на корточках: бледные, обгоревшие на солнце лица, цветом похожие на отмокшую кожу, с которой слиняла вся краска. Они смотрели на автомобили, полированные решетки радиаторов явно их пугали: такие глаза были у крестьян в Хуньджяо, когда те поднимали головы от рисовой рассады и провожали взглядом родительский «Паккард».

Джим отогнал мух от глаз и губ мистера Макстеда. Архитектор лежал совершенно неподвижно, и обычного пульса во впадине между ребрами видно не было, но Джим слышал его слабое прерывистое дыхание.

— Ну вот, вам уже и лучше, мистер Макстед… Я принесу вам воды.

Джим покосился на выстроившиеся в ряд машины. Даже на то, чтобы сфокусировать взгляд, у него ушли едва ли не все его силы. Он попытался держать голову прямо: земля под ногами ходила ходуном, как будто японцы пытались, раскачав стадион, высыпать из него заключенных вон.

Мистер Макстед повернулся и посмотрел на Джима, Джим указывал рукой на автомобили. Их там было штук пятьдесят — «бьюики», «линкольны», «зефиры» и два стоящих бок о бок белых «кадиллака». Неужели шоферы прознали про то, что война кончилась, и приехали, чтобы развести по домам своих британских хозяев? Джим погладил мистера Макстеда по щеке, потом положил руку во впадину под ребрами и попытался массировать сердце. Жаль будет, если мистер Макстед умрет в тот самый момент, когда его «студебекер» готов отвезти его обратно в шанхайские ночные клубы.

Впрочем, японские солдаты по-прежнему сидели на бетонных скамьях возле входного туннеля и, сгрудившись вокруг железной печки, прихлебывали чай. Между грузовиками, где лежали больные, тянуло дымком. Два молодых солдата передавали доктору Рэнсому ведра с водой, но жандармам, казалось, дела до заполонивших стадион узников Лунхуа было не больше, чем вчера.

Джим встал, чувствуя, как дрожат у него ноги, и стал оглядывать ряд за рядом, пытаясь отыскать родительский «Паккард». А где, собственно, шоферы? По идее, должны стоять каждый у своей машины, как это обычно делалось при разъезде из загородного клуба. Потом солнце скрылось за небольшим грозовым облаком, и стадион погас, разом сбившись на монотонный тускло-оливковый цвет. Джим еще раз окинул взглядом ржавые потеки на хромированных радиаторах и понял, что эти американские машины стоят здесь уже не первый год. На ветровых стеклах запеклась пленочка зимней грязи, шины спустили: часть добычи, взятой японцами у граждан стран-союзниц.

Джим стал осматривать трибуны на северном и западном скатах стадиона. С бетонных подставок сняли сиденья, и целые сектора трибун использовались теперь как хранилища под открытым небом. Десятки кабинетов из черного дерева и столов из красного, без единой царапины, сотни венских стульев стояли плотными рядами, как будто на складе большого мебельного магазина. Кровати и гардеробы, холодильники и кондиционеры громоздились вавилонскими башнями, наваленные друг на друга. Огромная президентская ложа, где в один прекрасный день мадам Чан и генералиссимус могли стоя приветствовать съехавшихся со всего мира атлетов, была сплошь завалена рулеточными столами, коктейль-барами и беспорядочной толпой позолоченных гипсовых нимф, каждая из которых держала над головой безвкусную вычурную лампу. На бетонных ступеньках лежали кое-как завернутые в брезент скатки персидских и турецких ковров, и с них, как с торчащих из кучи металлолома ржавых труб, капала вода.

Для Джима эти потрепанные трофеи, собранные из особняков и ночных клубов Шанхая, казалось, сохранили весь блеск, всю витринную роскошь новизны, как те заполненные мебелью залы универмага «Синсиер компани», по которым они как-то раз бродили с мамой до войны. Он во все глаза смотрел на трибуны и был почти готов к тому, что вот сейчас из какого-нибудь закутка появится мама в роскошном шелковом платье и проведет затянутой в перчатку рукой по резной, из черного дерева, полировке.

Он сел и прикрыл от яркого света глаза. Он помассировал большим и указательным пальцами щеки мистера Макстеда, потом раздвинул ему губы и выбросил набившихся в рот мух. Вокруг на сырой траве лежали обитатели лагеря Лунхуа и смотрели на выставку бывшей своей собственности; и этот мираж делался все роскошнее по мере того, как разгоралось яркое августовское солнце.