Империя из песка - [8]

То, что вначале было крошечным зернышком, быстро разрослось и набрало такую мощь, что превратилось в разрушительный таран, застывший в ожидании подходящего момента.

И он действительно наступил – когда Верховный суд подтвердил право «ИнвайроТек» устанавливать собственные цены – во имя коммерции, капитализма и многовековых мечтаний. Уважаемые судьи наверняка хотели, как и мы, дожить до старости и нянчить внуков. Но в отличие от обывателей они могли себе позволить подобную роскошь.

Таран Стаи оказался стремительным и беспощадным настолько, что обратил в руины целую страну. Я до сих пор вижу день Зеро в кошмарных снах, слышу, как кругом скандируют: «Богатеев в тюрьму! Конец «ИнвайроТек»! Настал наш час!»

Да, настал наш час: татуировками на их лицах и предплечьях, на спинах, как ангельские крылья, – и навечно в моей памяти.

В первые недели, которые мы провели в лагере, где нас распределяли и клеймили, несколько надзирателей – Волков, как мы их называли, хотя были они, несомненно, людьми, – здоровались с нами. Они даже не повышали голос. Те, кто был пропитан страхом, а не злобой, чуть ли не извинялись за то, что им нельзя пропускать нас в приличные места, которые теперь объявили «волчьей» территорией. Один надзиратель выбросил мое наполовину съеденное мороженое, но заметил, что мусор нам есть не запрещено. Прозвучало жестоко, однако я понимала, что Волк попытался таким образом проявить ко мне доброту.

Но не все подразделения были одинаковы. Некоторые оказались более воинственными – и те надзиратели издевались над нами, как откровенные психопаты. Да и над остальным миром – тоже, когда другие страны решили помешать Волкам перевернуть статус-кво с ног на голову. На все попытки Глобального альянса территорий и держав связаться с Волками Стая отвечала сперва полным молчанием, а затем агрессией – если верить слухам, просочившимся в лагерь.

Волки отвоевали себе жизнь, о которой они давно мечтали. Они взломали банковские системы, загнали бывших богатеев в бараки с голыми досками вместо постелей. Заставили их работать на заводах, гнуть спину в литейных цехах и в полях. И все ради того, чтобы есть, пить, жить, любить, спать… Словом, быть такими, какими прежде были мы сами.

Не думаю, что кто-то призывал развязать мировую войну, но… ведь людям свойственно защищать то, что они любят, да? Ну а цивилизованный мир вроде бы всегда любил справедливость – и права человека.

А Волки истово верят в то, что они любят справедливость. Они говорят, что, сместив чаши весов, они восстановили равенство.

Но я считаю, что Волки любят лишь самих себя.

После того как я съела мороженое из мусорного ведра, минуло почти два года. Примерно тогда же в моем кармане поселился пузырек с кровью и зубами отца.

Оказывается, два года могут затмить прочую жизнь.

5

Черное небо усыпано множеством ярких звезд – они похожи на искусственные снежники, прилипшие изнутри к стеклянному шару. Холодно, несмотря на время года – настолько, что кожа горит, будто натертая наждачной бумагой. Жаль, что я успела надеть только желтую вязаную кофту. Жаль, что рядом нет Берча.

Я лежу, вытянувшись, на скамейке у правого борта. У левого устроились в обнимку Финнли и Хоуп. Большую часть дня они тихонько переговаривались между собой. Вернее, трепалась Финнли. Хоуп предпочитает слушать – причем так терпеливо, как никто другой. Я заподозрила бы, что они замышляют взять курс на Матаморос, пусть идеи хуже и не придумать, но Хоуп – в отличие от меня – не очень-то умело справляется с парусом. Значит, они обсуждали что-то другое.

Алекса держится особняком и помалкивает. Наверное, ей, как и нам, не спится.

Океан мягко покачивает нас под колыбельную плеска волн. Но вода – не мать, которой можно доверять. Завтра вода может сотрясти лодку так, что от нее останутся лишь обломки. Может опрокинуть ее, переполнить и поглотить.

Шелест шагов по деревянной палубе. Алекса.

– По ночам к поверхности приплывают акулы, – произносит она, усаживаясь в центре. Если ей взбредет в голову растянуться и спать прямо здесь, мы с Хоуп будем вынуждены переступать через нее всякий раз, когда надо будет поправить парус. – Они жаждут крови, и у них полно острых как бритвы зубов.

Слова Алексы звучат… скользко. Мы молчим и не шевелимся: как будто, если притворимся, что нас тут нет, никто не захочет нами полакомиться.

– Мы скорее утонем, чем попадем на обед к акулам.

Реплика Финнли едва не заглушает плеск волн.

– Интересно, как там будет? – спрашивает Хоуп, поерзав.

– На дне? – отзывается Алекса чересчур легкомысленным тоном. – Или ты про акул?

– Про остров. Убежище.

Какими будут камни храма – голыми, серыми и неприступными или покрытыми мхом, раскрошившимися от старости? А монахи? Представляю, как они в красных складчатых одеяниях, с блестящими на солнце бритыми головами что-то монотонно распевают – негромко, но так, что могут призвать китов или изгнать призраков.

– Если он и существует, в чем я сомневаюсь, то на нем наверняка джунгли, – говорит Алекса. – Где нас во сне задушат боа-констрикторы, а тысячи всяких жуков только и ждут, чтобы прогрызть наши тела и полакомиться сердцами.