Императрица Орхидея - [132]

Члены коллегии вышли из зала. Нюгуру вернула Су Шуню его «забытую» шляпу, и великий канцлер тут же снова приступил к своим обязанностям. Об инциденте больше никто не упоминал ни слова.

Было решено, что тело императора Сянь Фэна будет перевезено в Пекин для погребения. Начались изматывающие репетиции церемонии. Мы с Нюгуру каждый день облачались в белые платья и разучивали во дворе наши позиции и передвижения. В наших прическах красовались корзины с белыми цветами. Кроме того, мы занимались бесконечными проверками. В нашем ведении оказалось все: от костюмов бумажных богов до декоративных аксессуаров лошадей, от веревок для гроба до самих носильщиков гроба, от церемониальных флагов до траурной музыки. Мы осматривали бесконечные ряды восковых свиней, картонных кукол, глиняных обезьян, фарфоровых барашков, деревянных тигров, бамбуковых воздушных змеев. По вечерам мы проверяли готовность кожаных фигур для театра теней.

Тун Чжи тоже был занят: с ним проводились долгие тренировки исполнения сыновнего долга. Он учился правильно ходить, кланяться и опускаться на колени под взглядом многих тысяч зрителей. Во время перерывов он убегал смотреть на строевую подготовку императорской гвардии во главе с Жун Лу. Каждый вечер он прибегал ко мне и пламенно описывал свое восхищение Жун Лу.

— Пойдешь со мной в следующий раз? — спрашивал он.

Я едва не соблазнилась, но Нюгуру остудила наш пыл.

— Нам неприлично туда ходить в траурных платьях, — сказала она.

После обеда Нюгуру извинилась и ушла читать молитвы. После смерти Сянь Фэна она еще глубже погрузилась в буддизм. Все стены в ее комнате были завешаны изображениями Будды. Дай ей волю, она бы приказала поставить гигантскую статую Будды посреди зала аудиенций.

Меня распирало внутреннее беспокойство. Однажды я увидела сон, будто я превратилась в пчелу, которая оказалась пойманной цветком лотоса. Я пыталась вырваться из цветка, но с каждым усилием только еще глубже погружалась в эту мягкую ловушку. Кроме того, из цветка посыпались семена. Я проснулась и обнаружила, что Ань Дэхай поставил передо мной тарелку супа из лотосовых семян, а в вазе на столе — свежесорванные цветки лотоса.

— Как ты узнал про мой сон? — спросила я его.

— Просто узнал, и все.

— Но зачем все эти лотосы?

Ань Дэхай посмотрел на меня и таинственно улыбнулся.

— Они подходят к цвету лица Вашего Величества.

Мои чувства с каждым днем становились все явственнее. Теперь я не могла не признаться самой себе, что средоточием их была фигура одного человека — Жун Лу. Новости, приносимые Тун Чжи, очень волновали меня. Когда ребенок произносил имя Жун Лу, мое сердце начинало бешено колотиться. Когда он описывал мастерство верховой езды Жун Лу, мне хотелось узнать как можно больше подробностей.

— Ты наблюдал за ним на расстоянии? — спросила я.

— Я приказал устроить для меня репетицию парада, — ответил ребенок. — Командир был счастлив, когда я его похвалил. О мама, видела бы ты, как он ловко управляется с лошадьми!

Я старалась сдерживать свои порывы и не расспрашивать особенно Тун Чжи, потому что боялась вызвать подозрения у Нюгуру. Для нее даже мысль о другом мужчине, кроме нашего покойного мужа, была проявлением неверности. Всем императорским вдовам она дала понять, что, не колеблясь, отдаст приказ о четвертовании, как только узнает о реальных случаях измены.

Ань Дэхай спал в моей комнате и был свидетелем моих беспокойных ночей. Он никогда не распространялся на эту тему и не упоминал, о чем я вскрикивала во сне, хотя наверняка все прекрасно понял. Я сама знала, что — особенно в дождливые ночи — я вертелась и крутилась в постели, как веретено.

После одной из таких дождливых ночей я спросила Ань Дэхая, не заметил ли он чего-нибудь. Тогда, осторожно подбирая слова, мой евнух описал мои ночные «подвиги». Он сказал, что во сне я прошу, чтобы до меня дотронулись.

В этом году рано пришли холода. Сентябрьские рассветы были холодными, в воздухе стояла звенящая свежесть. Когда клены начали желтеть, я решилась совершить прогулку на учебный плац Жун Лу. Чем больше я убеждала себя в неуместности такого поступка, тем сильнее что-то толкало меня вперед. Чтобы замаскировать свои истинные намерения, накануне вечером я сказала Тун Чжи, что в тех местах видели кролика с красными глазами и что я хотела бы пойти с ним посмотреть. Тун Чжи был в восторге, он беспрестанно спрашивал, где живет кролик. Я ответила:

— Где-то в кустах, недалеко от учебного плаца.

На следующий день мы поднялись на рассвете и после завтрака в паланкине тронулись в путь. По сторонам тропинки стояли одетые в осеннюю листву деревья. Стоило вдали показаться гвардейцам Жун Лу, как Тун Чжи начал вытягивать шею из окна, и я от него не отставала.

Тропинка была ухабистой, и носильщики с трудом тащили наш паланкин. Сердце мое едва не выпрыгивало из груди.

Ань Дэхай шел рядом. По выражению его лица можно было сказать, что он догадывается о моих истинных намерениях и что его это очень занимает. Мне показалось очень трогательным, что Ань Дэхаю отнюдь не чужды мужские помыслы. По внешности он был настоящим мужчиной, причем гораздо более привлекательным, чем Жун Лу. У моего евнуха был высокий лоб и красивый овал лица. Глаза у него были большими и ясными, что для маньчжуров, как правило, нехарактерно. Кроме того, у него были прекрасные манеры и держался он очень грациозно. Неделю назад ему исполнилось двадцать четыре года, при мне он уже находился более восьми лет. В отличие от других евнухов, которые говорили, как старые бабки, он сохранил приятный мужской голос Не знаю, сохранил ли он в той же мере мужские чувства, но то, что он был очень чувственным человеком, это я знала точно. За время нашего общения он проявлял все больше и больше интереса к вопросу отношений между мужчиной и женщиной. В будущем это стало для него настоящим проклятием.