Императорский покер - [97]

Под Бородино силы уже выровнялись. Многие французы тяжело болели по причине, которую адъютант Наполеона, граф Сегюр, описывал так: "Рапорты врачей звучали мрачно: в России вместо вина и коньяка повсюду использовали водку, которую гнали из зерна, с примесью более или менее дурманящих зелий. Так вот, наши молодые солдаты, утомленные голодом и тяготами похода, считали, что тот предательский напиток придаст им сил; но очень скоро, после того, как временное возбуждение ушло, многие из них тяжело заболели".

Каждая из сторон располагала ста двадцатью — ста тридцатью тысячами солдат, но у русских имелось больше пушек, поскольку французских тягловых лошадей поразил массовый падеж, и пушки приходилось сваливать в придорожные рвы. В канун гекатомбы, 6 сентября, царило относительное спокойствие: Кутузов в окружении попов и архимандритов напоминал армиям, чтобы те защищали отчизну и веру, показывая им образ Смоленской Богоматери, якобы, чудом спасенный от рук захватчика. Наполеон же показал французским солдатам только что присланный из Парижа портрет своего сына, короля Римского, кисти Жерара, вызывая видом молокососа громадный энтузиазм. С "богом войны" они никак не могли проиграть, тем более, что сам он, увидав солнце, поднимающееся над горизонтом утром 7 сентября, воскликнул:

— Это солнце Аустерлица!

После чего свалился в кресло, трясясь, словно в малярии. И больше уже на своего идола рассчитывать они не могли. Ночью с 6 на 7 сентября у Бонапарта случился приступ сильнейшей горячки, и всю битву он, окруженный гвардией, просидел в кресле; наполовину в сознании, а иногда просто теряя его, давая непонятные ответы охрипшим до шепота голосом непонятные ответы или же отдавая невнятные приказы. В этой ситуации все бремя сражения взял на себя Мишель Ней. Этим багровым днем он стал "богом", это он встал против Михаила Кутузова словно spirutus movens (движущий дух — лат.) Великой Армии.

Ибо в этот день мудрости было не нужно — нужна была только безумная отвага, а как раз ею сын бондаря, которого даже англичане называли "храбрейшим из всех вождей Наполеона" (сэр С. Омен) обладал. Это он провел первую атаку и десятки последующих, сидя на белом коне, который был словно знамя французской армии и являлся превосходной целью для преобладающей артиллерии русских. Но когда вражеские орудия сеяли опустошение во французских рядах, Мишель Ней, стоя во главе своих солдат, с каменным спокойствием жевал и выплевывал очередные порции табака, магнетизируя этим соотечественников в рядах солдат.

Бородино было обменом чудовищными лобовыми ударами в течение нескольких часов, без каких-либо "божественных" маневров, без стратегии и тактической изысканности. Бонапарт был слишком болен, чтобы суметь сыграть своим гением игрока в военные шахматы. Возглас: "Это солнце Аустерлица!" было возгласом не "бога войны", а больного авантюриста, ибо солнце светило из-за спин русских солдат прямо в глаза французам, ослепляя их — в особенности же артиллеристов.

Центральным пунктом сражения, ключом к полю и калиткой к победе был насыпанный русскими крупный шанец, так называемый Большой редут или Батарея Раевского, связанный с шанцами Багратиона. Историки не в состоянии подсчитать — и никогда уже этого не сделают — сколько раз этот редут переходил из рук в руки. Как минимум — десять, но, возможно, и в два раза больше. Обе стороны в сражении за эту батарею охватила такая боевая ярость, что даже самые старые ветераны не помнили чего-либо подобного. Русские и французы выбивали друг друга до последнего человека, не уступая ни пяди, умирая тысячами, со страшным, молчаливым ожесточением. Один за другим на Батарее Раевского гибли лучшие командиры обеих армий — именно там попрощалось с жизнью полтора десятка генералов! Умирающий Багратион кричал остатком сил, видя французских гренадеров, мчащихся в атаку под градом пуль, с выставленными вперед штыками:

— Браво! Браво!

А через мгновение русская штыковая контратака вырвала редут из рук французов. И так беспрерывно, словно в дьявольском калейдоскопе.

Большой редут был окружен глубоким рвом. Уже через три часа он заполнился по края, перестал существовать, поскольку в восемь слоев был засыпан трупами лошадей и людей! Ней раз за разом вел в направлении Батареи Раевского и других шанцев настолько убийственные атаки и контратаки, что ему, в конце концов, стало не хватать солдат. Он послал к Наполеону курьера с требованием бросить в решительную атаку гвардию. Бонапарт отказал. И тогда маршал Ней, вечно верный и молчаливый, никогда не участвующий в заговорах и не горлопанивший против императора, впервые в жизни взорвался потоком ругательств:

— Да черт подери, что он там делает в тылу? Тут его нет, вот он ничего и не видит! Если он уже не командующий, то пускай возвращается в Тюильри, а я буду командовать вместо него!!!

И он командовал, и ему помогали безумствующий во главе кавалерии Мюрат, ведущий своих ярых поляков Понятовский и всегда хладнокровный стратегический феномен Даву. Только лишь после трех часов дня французы бросили в атаку свою тяжелую кавалерию — кирасиров генерала Огюста Коленкура, брата изменника. В половину четвертого лавина закованных в сталь всадников с чудовищной стремительностью ворвалась в чрево Батареи Раевского со стороны шеи, а пехотинцы генерала Ланабера штурмовали склон с помощью лестниц. Оба генерала были убиты (о Коленкуре Кукуль написал: "Собственно кровью он смыл вину брата"), зато Большой редут стал окончательной добычей французской армии.