Императорский покер - [96]

"Жизнь его к этому моменту насчитывала уже шестьдесят четыре года; был он полным, и силы его уже начинали слабеть. Среднего роста, обхождение его было вежливым, он превосходно говорил по-французски и по-немецки. Неустрашимый на поле боя, он был изумительно милым и учтивым в свете. В особенности он любил общество женщин, к которым, несмотря на существенный возраст, он всегда испытывал слабость (…) Он открыл для публики сад при своем дворце, а над воротами приказал поместить надпись: "Кто входит в мой дом — оказывает мне честь; кто приходит в мой сад — доставляет мне удовольствие".

В тот же самый сад привык приходить после обеда и сам Кутузов с карманами, полными конфет, которые он раздавал детям и их боннам, в особенности же, если последние были еще и милы. Многие куртизанки пользовались этим. Одна из них заняла мысли генерала в особой степени. Она была настолько необычайно красивой, что даже виленские дамы восхищались ею, а господин Кутузов, не колеблясь, представлял ее знакомым дамам. Я сам слышал, как он обращается к госпоже Беннигсен: "Видала ли ты женщину, более красивую, чем Анета", а потом: "Иди сюда, дорогая, покажись госпоже баронессе".

Девица эта была известна в Вильно под именем "Остробрамской", поскольку своим ремеслом занималась неподалеку от образа Богоматери, привлекавшего к себе множество верующих, а поскольку образ находился на "Острых" вратах (браме), потому и Богоматерь на образе называлась Остробрамской. Это обстоятельство дало повод для следующего qui pro quo[111]. Ксендз Лотрек, французский эмигрант, присутствовал при описанном выше представлении Анетки и, понятное дело, был этим весьма возмущен. Когда вскоре он нанес визит госпоже Беннигсен, он застал ее, вышивающую золотом платье для образа. На вопрос, для кого предназначено это платье, госпожа Беннигсен ответила, что для "Остробрамской". Возмущение священника, который знал под этим именем Анетку, не имело границ. "Ах, мадам, — воскликнул он, — как же можно столь снисходительно относиться к подобного рода созданиям!" (…) Уж если месье Корсаков мало заботился о морали, публично появляясь в ложе со своими двумя незаконнорожденными дочерьми, то месье Кутузов пошел еще дальше, бывая в театре с любовницей и ее родственниками. Публика на это сетовала…".

Столь же близко, как и Франк, знавший Кутузова французский эмигрант на русской службе, граф Ланжерон, нарисовал такой портрет русского главнокомандующего:

"Наверняка трудно быть более умным, чем князь Кутузов, и в то же самое время совершенно не иметь, как у него, характера; уметь соединять хитроумие с оборотистостью, чувства достаточно мелкие наряду с полным отсутствием моральной ответственности. И при том необыкновенная память, серьезная образованность, учтивость и красноречие, немного искусственного добродушия — вот вам положительные черты Кутузова. Зато из него вылезали безудержная резкость и хамство, когда в нем брал верх гнев, или же когда он мог к кому-то отнестись свысока; за то Кутузов умел мастерски ползать перед избранниками царской милости; ко всему этому следует прибавить крайний эгоизм, развязность и бесцеремонность в добывании денег, и вот теперь у нас будет полный образ купаного во всех водах лентяя, которому всегда было наплевать на все!".

В свою очередь, Мариан Кукель выразил о Кутузове в 1812 году такое мнение:

"Некогда боевой солдат, теперь же 67-летний старец, больной, полный, не способный удержаться на лошади, бабник, таскающий девиц в обозах, умственно вялый, легкомысленный и продажный, при этом "хитрый словно грек, с естественной сметкой азиата и образованием европейца", при всем при том этой войне в глубине души противящийся; он совершенно не был склонен меряться силами с Наполеоном, но по неправдоподобной случайности обязанный стать национальным вождем, наследником Суворова, противоположность твердому, суровому, упорному солдату, каким был Барклай".

В другой раз Кукель все это сократил и написал о Кутузове так: "Сибарит и развратник, лишенный всяческих солдатских достоинств, но по натуре своей осторожный и хитрый". Это было полуправдой. Великим солдатским достоинством графа Голенищева-Кутузова была хитрая выдержка, то — как сформулировал Амбруаз Бирс — "странное достоинство, которое позволяет среднему человеку одержать успех без славы". Выдержка и чертовское счастье.

Теми же самыми достоинствами — терпением и счастьем в игре — располагал царь, державший в руке фигуру под названием "Кутузов", и потому-то в 1812 году одержал окончательный успех — без победы и славы.

С момента назначения Кутузова главнокомандующим, кампания 1812 года превратилась в танец двух Михаилов, каждый из которых выглядел именно таким, каким и был — один был не знающим страха рыжим пацаном, второй — грузным развратником, знавшим ценность того, как спешить медленно. Танцевали оба Михаила, начиная с битвы под Москвой.

Сражение это, одно из наиболее кровавых в истории человечества, состоялось 7 сентября 1812 года возле деревни Бородино. Кутузов не хотел этого столкновения — в глубине души он полностью соглашался с тактикой Барклая. Но "noblesse oblige" — Барклая заменили Кутузовым именно для того, чтобы сражаться. Потому он и дал сражение, стратегически ненужное, необходимое исключительно из соображений престижа, зная, что ему бы не простили, если бы Москву он отдал без сопротивления.