Император Португальский - [48]

Они иногда говорили между собой, что в конце концов единственное, что им остается, — это больше не приезжать, чтобы отец не разорился из-за них еще раз. Но они боялись, что никто не поймет их благих намерений, если они останутся дома.

А представляете, что это была за компания, с которой им приходилось общаться на этих празднествах! Старые кузнецы, рыбаки и крестьянская беднота. Если бы такие солидные люди, как хозяева Фаллы, не имели обыкновения приходить тоже, им просто не с кем было бы и словом перекинуться.

Конечно, сын Уль Бенгтсы больше всего любил Эрика из Фаллы, но он по-настоящему уважал и Ларса Гуннарссона, ставшего хозяином после смерти тестя. Он, правда, не принадлежал к какому-нибудь знатному роду, но был человеком, у которого хватило ума хорошо жениться и который, верно, добьется и богатства, и положения, прежде чем выйдет из игры.

Поэтому для сына было большим разочарованием, когда, приехав в Аскедаларна на третий год после смерти Эрика из Фаллы, он сразу по приезде услыхал, что в этот раз Ларс Гуннарссон, вероятно, не придет на праздник.

— Это не моя вина, — сказал старый сеточник. — Он не принадлежит к числу моих друзей, но ради тебя я дошел вчера до Фаллы и пригласил его.

— Может быть, ему наскучили эти празднества, — сказал сын.

— О нет, — сказал старик, — я думаю, он более чем с радостью пришел бы, но его останавливает кое-что другое.

Старик не объяснил подробнее, что он имеет в виду, но когда они по первому разу сели пить кофе, снова вернулся к этому.

— Тебе не стоит так уж огорчаться, что Ларс не придет сегодня вечером, — сказал он. — Еще не известно, понравилось ли бы тебе теперь его общество, потому что в последнее время он перестал быть солидным человеком.

— Не хотите же вы сказать, что он ударился в пьянство? — воскликнул сын.

— Да, ты, в общем-то, не ошибся, — ответил старик. — Это у него началось весной, а со дня летнего равноденствия он просто не был трезвым ни дня.

Обычно во время этих посещений, сразу после кофе, отец с сыном брали свои удочки и отправлялись на озеро ловить рыбу. При этом старик почти ничего не говорил, чтобы не спугнуть рыбу, но в этом году он сделал исключение.

Он снова и снова заговаривал с сыном. Выходило у него это, понятно, с трудом, из-за привычки говорить короткими фразами, но было заметно, что он гораздо оживленнее, чем в предыдущие годы.

Можно было даже подумать, что он хочет сказать сыну что-то особенное или, вернее, получить у сына на что-то ответ. Он напоминал человека, который стоит возле пустого дома и кричит, и зовет, не желая терять надежду, что кто-нибудь выйдет и откроет.

Несколько раз он возвращался к Ларсу Гуннарссону. Он немного рассказал о том, что произошло во время последнего церковного испытания, вытащил на свет божий и те разговоры, которые ходили в Аскедаларна после смерти Эрика из Фаллы.

Сын согласился с ним, тут, должно быть, есть вина Ларса. А раз он теперь начал пить, то это, конечно, дурной признак.

— Да, любопытно мне, как он переживет этот день, — сказал старик.

Тут у сына стало клевать, и он уклонился от ответа. Вся эта история не имела ничего общего с тем, что было между ним и отцом, но ему все время казалось, что отец хочет вложить в сказанное какой-то особый смысл.

— Надеюсь, что он поедет к пастору сегодня вечером, — сказал старик. — Ведь прощение возможно, если только он захочет получить его.

После того как он произнес эти слова, на долгое время воцарилось молчание. Сын так спешил насадить на крючок нового червя, что и не думал об ответе. Да и отвечать было не на что. Но тут старик так глубоко вздохнул, что ему пришлось посмотреть в его сторону.

— Вы разве не видите, что у вас клюет, отец? — сказал он. — Вы, кажется, хотите, чтобы окунь утащил у вас удочку.

Старик вздрогнул. Он снял рыбину с крючка, но был так неловок, что она упала обратно в озеро.

— Сегодня у меня, видимо, ничего не получится с рыбалкой, как бы мне того ни хотелось, — сказал он.

Да, ему явно хотелось, чтобы сын что-то сказал и в чем-то признался. Но он же все-таки не мог требовать, чтобы тот сравнил себя с человеком, которого подозревают в убийстве собственного тестя.

Старик так и не насадил нового червя на крючок. Сцепив руки, он стоял на камне и смотрел потухшими глазами на сверкающую воду.

— Да, прощение возможно, — сказал он. — Для всех, кто оставляет стариков лежать и ждать, замерзая от леденящего холода, прощение возможно вплоть до сегодняшнего дня. А потом его уже не будет.

Это было сказано не для сына. Старик, наверное, просто думал вслух, как это часто делают старые люди.

Но все равно сыну пришло в голову, что надо постараться сменить тему разговора.

— А как дела с тем мужиком из Аскедаларна, что спятил прошлой осенью? — спросил он.

— Ах, с Яном из Скрулюкки! — сказал старик. — Ничего, он вел себя разумно всю зиму. Он тоже не собирается сегодня на праздник, но его тебе, верно, не будет недоставать. Он ведь всего лишь простой бедняк, как и я.

Пожалуй, это было правдой, но сын так обрадовался возможности поговорить о ком-нибудь другом, кроме Ларса Гуннарссона, что он с большим участием стал расспрашивать, что же случилось с Яном из Скрулюкки.