– Заладил ты, почтенный: «Счастья нет!» Какого же еще надо тебе счастья?
– А припомни-ка, господин купец, когда Меншиков обручил свою дочь Марью с великим государем, так ведь он тоже думал, что счастливее его нет на свете человека…
– Ты вот про что…
– Не начало, а конец вершает дело. Кто нынче счастлив, завтра несчастным может быть, – наставительным голосом произнес старик.
– И большую теперь, братец ты мой, заберут силу Долгоруковы, – проговорил какой-то поджарый, испитой человек с бледным лицом, в нагольном полушубке и в овчинной шапке, очевидно мастеровой, обращаясь к товарищу, тоже мастеровому.
– А ты, Ванька, язык-то прикуси, а в рот набери каши. Гляди, не попади в сыскной приказ.
– Зачем?.. Туда мне не дорога! А ты, видно, боишься Долгоруковых?
– Кто их не боится?!
– Я вот первый не испугаюсь их, – храбро проговорил было мастеровой Ванька, но здоровая затрещина по затылку заставила его прикусить язык. – За что дерешься? – сквозь зубы спросил Ванька у полицейского, только что ударившего его.
– Молчи, пес, не то угодишь как раз в сыскной приказ на переделку заплечным мастерам, – прошипел полицейский солдат.
– Везут, везут! – искрой пробежало по толпе.
– Да где, где?
– Вон, вон! Иль не видишь золотой-то кареты, курица слепая?
И действительно, показались золоченые придворные кареты, запряженные цугом в шесть лошадей; они были окружены скороходами, фурьерами, гренадерами, гайдуками и пажами в блиставших золотым шитьем мундирах и ливреях; повернула в дворцовые ворота и карета с царской невестой. Вдруг что-то сильно затрещало, и большая золоченая корона, находившаяся наверху кареты, свалилась на землю и разлетелась вдребезги.
– Ну, братцы, это не к добру, – заговорили в толпе.
– Корона свалилась с кареты царской невесты, стало быть, скоро Долгоруковым конец настанет.
Едва только острый язык Ваньки необдуманно проговорил эти слова, сильные руки двух полицейских схватили его за шиворот и потащили.
– Ну, вот теперь пойдут розыски, заплечным мастерам прибавится работы, и за свой язык парнюга поплатится увечьем, а может быть, и головой, – со вздохом тихо проговорил купец в лисьей шубе, смотря, как полицейские тащили Ваньку.
– А что ни говори, знак худой! – слышалось в толпе, где всякий по-своему старался объяснить падение короны.
Карета с царской невестой остановилась у подъезда дворца, Иван Долгоруков помог сестре выйти и провел ее по лестнице, устланной шелковым ковром, наверх.
На княжне Екатерине было белое глазетовое платье, шитое золотом; длинные волосы были завиты в четыре косы и унизаны драгоценными камнями; на голове сверкала бриллиантами и изумрудами диадема.
Ее встретила внизу старица-царица Евдокия Федоровна, бабка государя, но обдала ее холодным взглядом. При входе княжны Екатерины часовые взяли на караул, а музыканты заиграли.
При громе литавр и труб к невесте подошел император-отрок и детски-любопытным взглядом посмотрел на нее.
Все стали на свои места; музыка смолкла. Архиепископ новгородский Феофан приступил к обряду обручения.
По окончании обряда начался блестящий бал, на котором «для показания своего сердечного удовольствия» присутствовала, несмотря на свой сан, старица-царица.
– Ну, внучка моя нареченная, умей сделать счастливым моего внука-государя, на тебя, великая княжна, я надежду возлагаю, да и не я одна, а вся Русь! – строго проговорила она, поздравляя Екатерину Алексеевну.
Ничего не ответила на это царская невеста: она увидала в числе придворных и гостей графа Генриха Милезимо в блестящем мундире и, как ни старалась скрыть свое волнение, все же переменилась в лице при взгляде на своего возлюбленного.
Через некоторое время граф подошел к ней в числе поздравлявших, но она холодно протянула ему руку для поцелуя, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.
Во время бала граф Милезимо воспользовался случаем, когда государева невеста со своей сестрой Еленой направилась в диванную, чтобы несколько отдохнуть и успокоиться, и с мольбой обратился к ней:
– Княжна, одно слово.
– Незаметно приходите в диванную, – не останавливаясь, ответила ему царская невеста.
Помедлив несколько, граф Милезимо крадучись прошел в диванную. Там никого не было, кроме Екатерины Долгоруковой и ее сестры.
– Зачем вы здесь? – не дав заговорить графу, резко промолвила царская невеста.
– Не утерпел: мне хотелось сказать вам… что… что император Петр не любит вас, княжна… Про это я узнал случайно.
– Я это знаю и без вас.
– И, несмотря на это, вы решились…
– Да, и, несмотря на это, я решилась быть царицею… Оставьте нас, граф Милезимо, ступайте, иначе вас здесь могут застать.
– Пусть кто хочет застает, теперь мне все равно…
– Вам, может быть, но не мне. Прошу вас сейчас же удалиться отсюда! – гневно сверкнув глазами и показывая графу Милезимо на дверь, сказала «великая княжна» Екатерина.
– Уйду, сейчас уйду… На днях я уезжаю из России и навсегда прощусь с Москвою. В своем сердце, княжна, я увезу свою страстную любовь к вам.
– Скорее спрячьтесь за драпировку, – повелительно проговорила царская невеста, показывая графу Милезимо на оконную драпировку.
Едва только он успел спрятаться, дверь в диванную отворилась и на пороге появился князь Алексей Григорьевич с бледным, встревоженным лицом.
